Сочинения в 2-х томах. Том 2

Кардинал. Кто верит, что Христос — Сын божий и через Него возвещено Евангелие. Они уверены в истине Евангелия, потому что Сын божий не лжет, и предпочитают обетования Евангелия этой жизни. Они рады умереть здесь, лишь бы войти с Христом в вечную жизнь. Умереть нам так или иначе предстоит, но смерть за веру в Сына божия несет воздаяние вечной жизни: неужели Бог, справедливый и многомилостивый, не наградит за верность человека, умирающего во славу его? И какую награду, если не награду жизни, даст Он тому, кто отдал за Него жизнь? Разве Бог не благороднее благородного человека, щедро вознаграждающего раба за верность вплоть до принятия в соцарствие? И если верующий избирает во славу Сына божия претерпеть даже вечную смерть, то разве не будет дана ему в награду такая жизнь, где всегда и вечно он будет сознавать себя поистине живым и счастливым?

Иоанн. Значит, не настоящие христиане те, кто не умирает, как Христос, во славу Бога?

Кардинал. Христианин тот, кто предпочитает славу Бога собственной жизни и славе и предпочитает так, что, если будут испытания и преследования, останется прежним. В нем живет Христос, не он сам живет[327], поэтому он презирает мир сей и его жизнь. Через веру в нем пребывает дух Сына божия Иисуса Христа. Умерев для мира, он живет в Христе.

Иоанн. Ты понимаешь, как трудно направить кривой шар, чтобы он следовал пути Христа: в Христе был Дух божий, который привел его к центру и источнику жизни.

Кардинал. Это очень легко имеющему истинную веру, как я уже говорил. Если шар твоей личности побуждается духом веры, твердая надежда ее ведет, а любовь привязывает к Христу, который тебя приведет с собой к жизни. Но неверующему это невозможно.

Иоанн. Понимаю, что это именно так. Кто не верит Христу как Сыну Бога, тот привязывается к миру и не надеется на лучшую жизнь; наоборот, верующий среди напастей радуется, зная, что славная смерть дает бессмертную жизнь. Однако кажется почти невозможным, чтобы шар, по своей природе клонящийся вниз, не двигался бы так же, то есть не сбивался бы с прямой, причем один больше другого.

Кардинал. В том и вершина всех тайн этой игры: научиться настойчивым упражнением так исправлять отклонения и природную кривизну, чтобы после многих перемен и шатких кружений и искривлений мы смогли все-таки успокоиться в царстве жизни. Ты видишь, что один бросает шар одним способом, другой — другим; оставаясь одинаково кривым, шар от разного броска движется по-разному и успокаивается в разных точках, и вплоть до остановки никогда не ясно, где он в конце концов успокоится. Видящий, как от чьего-то толчка шар попал близко к центру, думает, что хорошо бы следовать тому же способу, много раз пробует, и ему удается.

Иоанн. Каждый шар особенный, искривленный иначе, чем другой, так что один другому следовать не может.

Кардинал. Верно, никто не может в точности следовать тропинке другого. Но надо, чтобы каждый, неустанно упражняясь, овладел отклонениями своего шара, своими страстями. Соразмерив[328] себя таким образом, человек должен потом постараться найти путь, на котором кривизна шара не помешает попасть в круг жизни. Здесь таинственный смысл игры — добродетельным упражнением добиться управления даже кривым шаром, чтобы после непостоянных изгибов своего пути он смог успокоиться в царстве жизни.

Иоанн. Нет спора, при постоянной неровности, смотря по разнице броска каждого запускающего его человека, шар движется всегда неодинаково, причем каждый может по своему желанию запустить один и тот же шар различно, так что хотя кривое кружение все равно остается, однако движение видоизменяется. Но поскольку каждый игрок намеревается попасть в центр круга, а шар останавливается там не всегда и поскольку один и тот же игрок сейчас попадает близко к центру и потом имеет точно такое же намерение, а его шар уже далеко отклоняется от центра, то мы говорим, что в своем движении он следует не только намерению бросающего, но и случайности (fortuna).