Сочинения в 2-х томах. Том 2

8. Совершенное живое существо, в котором есть чувство и интеллект, можно представлять как бы космографом[406], обладателем города с пятью воротами, пятью чувствами, через которые входят вестники с целого света, возвещая о всем состоянии мира в таком порядке, что несущие новости о свете и его цвете входят через ворота зрения, о звуке и голосе — через ворота слуха, о запахах — через ворота обоняния, о вкусах — через ворота вкуса, о теплоте, холоде и прочем осязаемом — через ворота осязания, а космограф, восседая, отмечает каждое донесение, чтобы означить в своем городе описание всего чувственного мира. Если какие-нибудь ворота его города, скажем зрение, останутся всегда закрытыми, то, поскольку вестники видимого не будут иметь доступа, в описании мира будет недостаток: такое описание не сделает упоминания о Солнце, звездах, свете, цветах, образах людей, зверей, дерева ев, городов и большей части красоты мира. Если останутся закрыты ворота слуха, описание не будет ничего содержать о речах, песнях, мелодиях и подобном. И так далее. Космограф всеми силами стремится поэтому держать все ворота своего города открытыми и непрестанно выслушивать сообщения все новых вестников, делая свое описание все более верным. Наконец, закончив в своем городе все обозначение чувственного мира, он, чтобы не упустить ничего, переносит его в хорошем порядке и соразмерной пропорции на карту и обращается к ней. Он отпускает теперь вестников, закрывает двери и устремляет внутренний взор на основателя мира который не есть ничто из того, что он узнал и приметил из сообщений вестников: основатель мира — художник и причина всего и, рассуждает космограф, относится изначально ко всему миру так же, как сам он, космограф, относится к карте. А из отношения карты к истинному миру, рассматривая умом истину в изображении, означенное в знаке[407], он созерцает в себе саном как космографе творца мира. В таком созерцании он замечает, что ни одно из животных, хотя они явно обладают сходным городом, воротами и вестниками, не смогло сделать такой же карты. Так он узнает в себе первый и ближайший знак основателя и творца, раз в нем творческая сила просвечивает больше, чем в любом другом известном живом существе; в самом деле, интеллектуальный знак — первый и совершеннейший знак основателя Вселенной, чувственный — последний. Поэтому он, как может, уходит от всех чувственных знаков к умопостигаемым, простым и формальным знакам. При внимательнейшем рассмотрении он видит, что в них сияет вечный, ни для какой остроты умственного зрения недоступный свет, и начинает понимать, что непостижимого нельзя видеть иначе, как через тоже непостижимый модус собственно бытия. И тот, кто непостижим никаким способом постижения, форма бытия всего существующего, непостижимо присутствуя во всем существующем, светит в интеллектуальных знаках, как свет во тьме, и они никак не могут его обнять[408]; так лицо является по-разному в различно отполированных зеркалах, но ни одно сколь угодно чисто отполированное зеркало не поглощает (inspeculatur), не воплощает и не вбирает его в себя материально, чтобы из этого лица и зеркала получился какой-то единый состав, где лицо было бы формой, а зеркало материей: пребывая в себе единым, лицо обнаруживает себя по-разному, как человеческий интеллект, пребывая в себе единым и невидимым, по-разному обнаруживает себя зримым образом в своих разнообразных искусствах и в разнообразных произведениях этих искусств, хотя во всех остается совершенно непознаваемым для всякого ощущения. В этом сладостнейшем раздумье созерцатель приходит к причине, началу и конечной цели и себя самого, и всех вещей, к счастливому завершению[409].