Сочинения в 2-х томах. Том 2

Входя в первое, я замечаю, что непостижимое понимается непостижимо. Евсевий, [ученик] Памфила, рассказывает, что пришедший в Афины индус, которого Сократ спросил о возможности знать что-то без знания Бога, удивился вопросу и ответил: как это может быть[470]? Индус имел в виду не столько невозможность что-либо знать, сколько то, что Бог нам тоже не совершенно неизвестен; поистине все, поскольку существует, постольку свидетельствует, что и Бог есть, — вернее даже, поскольку Бог есть, все и существует. Иными словами, все познаваемое может быть познано лучше и совершеннее, поэтому ничто не познается так, как может быть познано, и, отсюда, как знание о существовании Бога есть причина знания о существовании всего, так из-за незнания того, что есть Бог во всем его возможном познании, чтойность всех вещей во всем ее возможном познаний тоже остается неизвестной[471]. Эту чтойность, говорит Аристотель, всегда ищут, как π сам он ищет ее в «Первой философии», но не находит[472]. Как представлялось Проклу[473], чтойность всеобщего начала, труднейшего для разыскания, есть не что иное как единое-многое — единое в сущности, многое в потенции. Но тем самым еще неизвестно, что же такое единое-многое; об этом подробнее ниже[474]. Поистине не может статься, чтобы было познано то, что предшествует возможности стать. Бог ее предваряет, поэтому не может стать понятным, и, поскольку в нем что возможности стать, возможность стать так же непонятна, как непонятна предшествующая ей причина, и тогда чтойность ни одной вещи из-за незнания причин не постигается актуально так, как может быть познана. Чем лучше кто познает невозможность знать это, тем более сведущим окажется. В самом деле, если отрицающий возможность воспринять зрением величину солнечного сияния более сведущ, чем утверждающий ее, и отрицающий возможность измерить мерой жидких тел величину моря более сведущ, чем утверждающий это, то уж тем более отрицающий, что абсолютную величину, не стяженную к яркости солнца, объему моря или чему бы то ни было, совершенно беспредельную и бесконечную, можно измерить ограниченной умом мерой ума, более сведущ, чем утверждающий. Я изложил эту мысль, как смог, в книжках «Ученого незнания»[475].

Удивительное дело! Ум стремится к знанию, но это природное стремление прирождено ему не для познания чтойности Бога своего, а для познания, что Бог так велик, что «величию Его нет конца», и значит, он больше всякого понятия и всего познаваемого. Впрочем, ум и не удовлетворился бы сам собой, если бы оказался подобием такого скудного и несовершенного творца, который еще мог бы быть больше и совершенней; и действительно, бесконечный и непостижимый по своему совершенству Бог во всяком случае выше всего познаваемого и постижимого. Такого вот Бога признает своим всякое творение, его подобием себя называет, а никак не слабейшего. Потому всякое творение и довольствуется, по словам Эпихарма, своим видом как совершеннейшим, что знает себя подобием бесконечной Божией красоты и его совершеннейшим даром; и у Моисея написано, что Бог увидел все, что сам сделал, и все было хорошо весьма: всякая вещь заслуженно успокаивается в пределах своего вида, раз этот вид от совершенного и хорош весьма[476]. Заметь еще, что Бог, предшествуя возможности стать, выше всего могущего стать, и поэтому нет ничего как угодно совершенного, чего он не был бы выше. Он поэтому есть все, что только может быть, все мыслимое совершенство и все совершенное; он — такое совершенное, что вместе и совершенство всего совершенного и могущего стать совершенным. Радость уму иметь такую пищу, все наполняющую и никогда не истощающуюся. Тогда он видит, что может непрестанно питаться пищей бессмертия, жить в наслаждении, совершенствоваться, расти и утверждаться в премудрости; так находящий бесконечное, неисчислимое, непостижимое и неисчерпаемое сокровище радуется больше, чем видящий его конец, исчислимость и постижимость. Понимая это, великий папа Лев говорит в той проповеди, где восхваляет невыразимого Бога: «Ощутим же в себе благость нашего поражения. Нет человека ближе к помышлению истины, чем понимающий, что, пускай даже он очень преуспеет в божественном познании, ему всегда останется чего искать»[477]. Ты понимаешь здесь, что философы, пытавшиеся охотиться за чтойностью вещей помимо знания чтойности Бога или пытавшиеся вечно познаваемую чтойность Бога представить познанной, потому занимались пустыми трудами, что не вошли в поле знающего незнания. И только Платон, видевший в чем-то глубже других философов, говорил, что дивился бы, будь возможным найти Бога, и еще больше бы дивился, будь возможным, найдя, объяснить его[478].

13. О втором поле, возможности-бытия