Сочинения в 2-х томах. Том 2

Надо уделять тщательное внимание и различениям, которые делают при толковании названий охотники за премудростью. Так, святой Фома в комментариях к книге Дионисия «О Божиих именах» показывает, кат; надо различать у всего существующего три вида субстанций. Первая — единичное, каков [применительно к слову «человек»] действительный Платон сам по себе; она охватывает и первоначала, и индивиды. Вторая — вид пли род, скажем «человек» или «живое существо»; ею охватываются первоначала в их действительности, индивиды — в возможности: человеком называется существо, обладающее человечностью без уточнения индивидуального начала. Третья — сама по себе сущность, скажем человечность; таким названием охватываются только начала вида[540]: ничто из индивидуальных начал не относится к смыслу «человечности», поскольку человечность означает именно только то, в силу чего человек — это человек; ни одно из индивидуальных начал не таково, и поэтому имя «человечность» ни действительным, ни потенциальным образом не заключает в себе никаких индивидуальных начал, называясь в этом смысле «[человеческой] природой». Таким различением [смысла всякого] названия ученейший муж прояснил многое, что у других темно. А сколько Аристотель потрудился над различением смысла слов, видно из его «Метафизики». Благодаря различению смысла слов у писателей можно привести к согласию множество расхождений, над которыми бились многие очень знающие люди. И все-таки наше искание невыразимой премудрости, которая предваряет и налагателя имен, и все именуемое, таится скорее в молчании и в видении, чем в говорении и в слышании. Оно исходит из того, что применяемые им человеческие слова не точные, не ангельские, не божественные, и употребляет оно их потому, что иначе не может выразить свою мысль, — подразумевая все время, что не хочет, чтобы слова означали [лишь] нечто такое, за что они [по-человечески] даны вещам, а хочет изобразить ими причину всех имен и названий, Глагол никакого времени, ибо тождественный вечности.

34. О захваченной добыче

Пройдя таким путем через десять полей, остается теперь собрать уловленное. Я провел большую охоту и большую добычу принесу домой. Не удовлетворяясь ничем большим, способным быть еще больше, я искал причину самой по себе величины, поскольку она не может быть больше: если бы причина величины могла быть больше, она стала бы больше за счет того, что вызвано ею как причиной, и тогда последующее оказалось бы прежде первого. Причина величины есть, таким образом, [все] то, чем может быть [величина]. Назовем, однако, причину величины пока [просто] «величиной»[541]. Итак, величина предшествует возможности стать, поскольку не может стать другой, будучи всем тем, чем может быть. Следовательно, величина есть вечность, не имеющая начала и конца, — ведь она не создана, поскольку раньше всего созданного возможность стать, а величина ей предшествует. И поскольку величина есть истинный предикат Бога, а значит, всего творения, как мы нашли выше на поле хвалы[542], то приложим ее к чувственному и к умопостигаемому, а затем также и к достойному хвалы, чтобы попробовать, не удастся ли нам показать ее, какою она предстает чувству или интеллекту. Для этого я черчу линию АВ и говорю, что АВ — большая линия, потому что она больше своей половины, и может стать еще больше, растягиваясь, пли возрастая, но все равно не станет величиной: ведь величина есть все, чем может быть, и если линия станет такой большой, что не сможет быть больше, она тоже станет тем, чем может быть, то есть будет не созданной, но вечной, предшествующей возможности стать, и будет не линией, а вечной величиной. Так я вижу, что все могущее стать больше, следуя за возможностью стать, никогда не становится тем, чем может быть; и наоборот, величина есть то, чем может быть, а потому не может быть ни больше, ни меньше. Тем самым она и не больше и не меньше всего великого и всего малого, но для всего великого и малого она — действующая, формальная и целевая причина, точнейшая мера: во всем великом и малом она есть все и вместе — ничто из всего, раз все великое и малое — после возможности стать, которой она предшествует. Еще. Поскольку и поверхность, и тело, и количество, сплошное и дискретное, то есть число, и качество, и чувство, и интеллект, и небо, и солнце, и все созданное не лишено величины, во всем этом возможность-бытие, которую я и называю величиной, есть все, что они суть, и ничто из всего: вместе и все и ничто из всего. Верно, впрочем, что великое велико величиной, и, значит, Богу, предшествующему возможности стать, не подходит это имя «величина», имя формы любых обладающих величиной вещей: он — не форма, а абсолютная причина форм и всего вообще; ему поэтому не подходят имена вообще ни одной из могущих носить имя вещей, хотя его имя — неиное для всякого именуемого имени и во всяком имени именуется он, остающийся безымянным.

35. О том же