Сочинения в 2-х томах. Том 2

Пусть соломина есть как бы эта линия, сгибающаяся в точке с, причем отрезок cb подвижен и движется по направлению к линии с а: в этом движении сb образует с са все возможные углы, но ни один из них не будет таким острым, чтобы он не мог стать еще острее, пока сb не совпадет с са, и ни один — таким тупым, чтобы он не мог стать еще более тупым, пока сb не составит с са одну непрерывную прямую. Когда ты через наш берилл рассмотришь максимальный и вместе минимальный из возможных углов, пределом твоего видения будет не какой-то угол, а простая линия, начало углов, — начало плоскостных углов, неделимое ни одним из способов деления, какими делимы углы. Как видишь это, так через зеркало и в символе увидишь абсолютное первое начало.

9. Внимательно вдумайся в то, что с помощью берилла мы приходим именно к неделимому: пока максимум и минимум — две разные вещи, ты еще ничего не видел через максимум и вместе минимум, и твой максимум еще не максимум, а минимум — не минимум. Ты это легко увидишь, заставив исходить из с подвижную линию cd; пока она составляет один угол с са, а другой с cb, ни один из них не максимальный и не минимальный, потому что больший всегда может стать больше, если существует другой. По той же причине один станет максимальным не раньше, чем другой — минимальным, чего не может быть, пока углов — два.

Но если двойственность углов когда-то прекратится, ты не увидишь cd вне линии аb и не увидишь никакого угла! Таким образом, максимальный и вместе минимальный угол должен быть где-то раньше двух углов и после простой линии, только его нельзя никак обозначить. Соответственно, одно лишь начало мы видим максимальным и вместе минимальным, все начавшееся может быть только подобием начала, не будучи в состоянии стать ни больше, ни меньше его. Так среди углов ни один не может быть таким острым, чтобы не иметь эту остроту от своего начала, и ни один не может быть таким тупым, чтобы не иметь это качество тоже от начала. Поэтому для любого данного острого угла, поскольку он может быть более острым, начало с необходимостью имеет силу создать еще более острый. То же для тупого. На этом пути нам приоткрывается вечное начало, неисчерпаемое ничем начавшимся.

10. Великий Дионисий, ученик апостола Павла, в восьмой главе «Божиих имен» с великолепной краткостью говорит об этом: «Итак, мы не сделаем ничего неуместного, если, поднявшись от смутных образов к виновнику всего, очистившимися и надмирными очами увидим все пребывающим в причине всего, а взаимно противоположное — единовидным и связанным; ведь всесоздатель есть то начало вещей, от которого и само бытие, и все как бы то ни было существующее, всякое начало, всякий предел». А спустя немного добавляет: «И все прочие вещи все то, что они суть, заимствуют в его бытии». О том же начале он утверждает еще, что оно и предел и беспредельность, стоит и движется и ни стоит, ни движется; ибо, говорит он, надо признать, что все прообразы вещей в виновнике самого себя и всех вещей предсуществуют в цельном сверхсущностном единстве[118]. Вот как прозрачно здесь и в разных других местах этот божественный муж подтверждает сказанное мной.

11. Из нашего символа тебе, конечно, уже ясно, как надо понимать, что первое — мера всего[119]: оно есть свернутым образом все, что может быть. Это подобно тому, как максимальный и вместе минимальный угол есть действительность (actus) любого образуемого угла, не большая и не меньшая его, предшествующая всякому количеству угла: нет настолько несмышленого человека, чтобы он не видел, что простейший максимальный и вместе минимальный угол явно свертывает в себе все мыслимые углы, большие или малые, что он не больше и не меньше любого данного угла и что имя одного угла ему подходит не больше, чем имена всех и ни одного. От этого он не может именоваться ни острым, ни прямым, ни тупым углом, будучи не чем-то наподобие их, а простейшей причиной всех. Недаром, как передает Прокл в комментариях к «Пармениду», Платон справедливо отрицает все в отношении первого начала[120]. Точно так же и наш Дионисий предпочитает отрицательную теологию утвердительной.

12. При всем том Богу больше подходит имя единого, чем какое-либо иное. Так его называет Парменид, сходно и Анаксагор, говоривший, что «единое лучше, чем все вместе»[121]. Понимай это единое не как число, именуемое монадой, или единицей, а как неделимое никаким способом деления первоединое, в понятие которого не входит никакой двойственности. После него без двойственности ничто уже не может ни существовать, ни познаваться. Так что прежде всего будет вышеназванное абсолютное единое, потом единое с прибавлением — единое бытие, единая субстанция и так далее, — и нельзя ни сказать, ни помыслить ничего настолько простого, чтобы это не было единое с прибавлением, кроме одного всепревосходящего первоединого. В нашем символе ты ясно видишь изображение того, что единому, как говорил о нем Гермес-Меркурий, подобает именоваться именами всех вещей и ни одним из всех имен[122].