Сочинения в 2 т. Том 2

Теперь он должен был остановиться. Домик шатался и трещал всеми своими скрепами. Но в полубеспамятстве от угара и ожогов Иван не мог сосчитать, сколько же он вынес из огня детей. В состоянии нервного перенапряжения он словно бы увидел и тотчас поверил, что там, в голубой спаленке, остался еще один малыш… Он сделал шаг… и второй… и третий, и отчаянно рванулся под хлыстами пламени узким коридором в спальню. Балка над его головой треснула и сорвалась. Он сделал еще шаг и упал… Нестерпимая боль обожгла ему плечи, висок, грудь… Все же у него хватило силы приподняться и заглянуть в комнату. Какое счастье! — все кровати были пусты…

Обратный путь показался ему особенно долгим. Считанные метры, но до чего же они удлинились за это короткое время! Он пробирался коридором на четвереньках, тыкался лбом в стены, падал, приподнимался, и снова полз, и, осилив порог, царапая обожженную землю, потерял сознание.

Коля-маленький и Оксана — она уже была здесь, — оттащили его подальше от огня.

Минут через двадцать Ваня-механик поднялся на ноги и, шатаясь, поковылял в подсобку. Оксана занималась малышами. Шел Иван очень долго, то медленно кружа на одном месте, то придерживаясь за дощатый забор, с трудом осилил крылечко, почти свалился на пол и затих возле старого топчана.

Коля-маленький тоже вернулся на крыльцо и присел на ступеньку. Он плакал.

…А теперь мы сидели, я и Тихон Миронович, в небольшой одиночной палате сельской больницы и слушали приглушенный, спокойный голос Вани-механика.

— Ничего особенного как будто и не стряслось, — вздохнув, заключил Ваня-механик. — И дети живы, и я все-таки жив… Правда, мне еще, может от нервов, целые сутки чудилось, словно бы там, в спаленке, остался один ребенок.

— Нет, Иван, — успокоил его Тихон Миронович, — это у тебя от пережитого. У меня тоже было подобное после контузии под Будапештом, все родные виделись, и все слышал их голоса…

— Смотри-ка! — удивился Ваня-механик. — И у меня такое… Я говорил себе: не верь! Но она… всю ночь она дежурила тут, в палате.

— Оксана?..

— Да, Оксана.

Тихон Миронович еле приметно улыбнулся.

— А что если это… правда?

Мы встали: больной уже порядочно устал, и следовало проститься. На подоконнике в стакане синели полевые цветы, и Тихон Миронович обратил на них внимание:

— Чувствуется женская рука… И молодость.

Мы тихонько вышли из палаты.

— Вот я и думаю, — продолжал он, задерживаясь на крылечке, — да, думаю, что высокие драмы случались не только в замках и дворцах. Присмотрись, как сплелся узелок, и осторожно его распутай. Тут нужны и любовь к человеку, и великое терпение. Кстати, замечу: Ваня-механик был с нами тогда в театре и смотрел «Гамлета», может, и ему запомнился вопрос: «Но зачем наружу так громко выставлять свою печаль?..» Нет, Ваня все время был спокоен. Это не просто — оставаться таким спокойным.

Время вахты

В экипаже «Дружковки» многие были уверены, что всю эту историю затеял капитан. Другие причиной событий считали женщину, которую боцман Елизар Саввич встретил на Главной, возле гостиницы «Спартак», и которая его узнала… Третьи… впрочем, случай этот всем на «Дружковке» запомнился и, наверное, запомнился потому, что был он и веселым, и поучительным, а ведь чаще обстоятельства складываются так, что поучительное следует из печального.

Капитаном «Дружковки» Глеб Лукич Каленый был назначен лишь полгода назад, а до этого добрые два десятка лет прослужил на военном флоте. Несомненно, с крейсера он и вынес высокое правило, что глава экипажа — не только требовательный начальник, но своим матросам, механикам, штурманам, мотористам не менее чем отец родной.

Первое, что сделал Каленый, вступив на вверенное ему судно, — потребовал у старпома «Судовую роль» — официальный список членов экипажа — и долго перечитывал его, делая на полях листа какие-то пометки. Потом стал вызывать матросов по одному и так перебрал всю палубную команду, после чего занялся машинной частью экипажа.

Беседу он строил запросто: сначала просил моряка рассказать про житье-бытье, где родился, учился, на каких судах плавал, выслушивал внимательно, ни словом не прерывая, снова делая какие-то пометки, но уже не в «Судовой роли», а в своем блокноте, затем задавал вопросы и подчас неожиданные.

Почему он любопытствовал, зачем ему нужно было знать о каждом так много? Второй механик Антон Семиряга, моряк бывалый и характером запальчивый, спросил об этом напрямик. Но капитан только задумчиво улыбнулся и придвинул ему сигареты.

— Я еще и домой к вам, Антон Михайлович, приду. Может, и сами пригласите? А ежели нет, ну что ж, наверное, не прогоните?

Семиряга был настойчив, и его не удовлетворил такой ответ.

— Прогнать не прогоню, однако удивлюсь визиту. Конечно, что ни человек, то и норов, но встречаются люди, которым свойственны и странности, и причуды, — Он ждал, что капитан обидится, но ошибся — Каленый спокойно согласился:

— Верно, такое случается. Все же вам придется стерпеть одну мою причуду: желание получше узнать людей, с которыми мне, быть может, годы жить и работать.