Стреляли в Уилсона из пистолета 32-го калибра. Два выстрела из шести пришлись в стену дома, и, изучив траекторию этих пуль, полиция пришла к выводу, что в Уилсона целились из узкого прохода между домами на противоположной стороне улицы. Больше ничего выяснить не удалось.
В помещенной в «Морнинг геральд» редакционной статье го-верилось, что покойный Уилсон не жалея сил боролся с коррупцией и что убийство, судя по всему, — дело рук тех, кто не хотел, чтобы в Берсвилле произошли изменения к лучшему. Шеф городской полиции, отмечалось в статье, убедительнее всего докажет свою непричастность, если как можно быстрее поймает и осудит убийцу или убийц. Тон статьи был недвусмысленно резким.
Дочитав газету и допив вторую чашку кофе, я вскочил на Бродвее в трамвай, вышел на Лорел-авеню и направился к дому убитого.
Я уже находился от него всего в двух минутах ходьбы, как вдруг мне совершенно расхотелось идти туда. Дело в том, что прямо передо мной улицу перешел невысокий молодой человек в коричневом костюме. Со скульптурным профилем. Это был Макс Тейлер, он же Сиплый. Когда я дошел до Маунтин-бульвар, то увидел, как его коричневые брюки мелькнули в дверном проеме дома покойного Дональда Уилсона.
Я вернулся на Бродвей, нашел магазин с телефонной будкой внутри, полистал телефонный справочник в поисках домашнего номера Элихью Уилсона, набрал этот номер и сообщил человеку, назвавшемуся его секретарем, что я приехал из Сан-Франциско по просьбе Дональда Уилсона, знаю кое-какие подробности о его смерти и хочу видеть отца убитого. Проявив некоторую настойчивость, я в конце концов получил разрешение приехать.
Когда секретарь, тощий тип лет сорока, с колючим взглядом и бесшумной походкой, ввел меня в спальню своего хозяина, владыка Берсвилла сидел в постели, со всех сторон обложенный подушками.
Маленькая, круглая как мяч головка, коротко стриженные седые волосы, прижатые ушки, такие крошечные, что их не видно вовсе. Над небольшим носом крутой лоб; рот и подбородок плоские, нарушающие округлость черепа. Короткая бычья шея, на квадратных мясистых плечах топорщится белая пижама. Одна рука, жилистая, с короткими, толстыми пальцами, лежит поверх одеяла. Глазки круглые, голубые, водянистые. Кажется, они вот-вот выскочат из-под седых кустистых бровей и во что-нибудь вцепятся. Да, этот за себя постоять сумеет.
Едва заметным движением своей круглой как мяч головки он указал мне на стул возле кровати, другим, столь же неуловимым движением выставил из комнаты секретаря и только тогда спросил:
— Что там насчет сына?
Голос хриплый. Слова вырываются не изо рта, а откуда-то из груди, поэтому разобрать, что он говорит, было непросто.
— Я из Сан-Франциско, работаю в детективном агентстве «Континенталь», — представился я. — Несколько дней назад мы получили от вашего сына чек и письмо, где он просил прислать сюда сотрудника. Этот сотрудник — я. Вчера вечером мы договорились с вашим сыном встретиться у него дома. Я пришел в назначенное время, но его не застал. По дороге в гостиницу я узнал, что его убили.
Элихью Уилсон подозрительно уставился на меня и спросил: — Ну и что?
— Когда я пришел, кто-то позвонил по телефону вашей невестке, после чего она ненадолго ушла, вернулась с подозрительно напоминающим кровь пятном на туфле и сказала, чтобы я мужа не ждал. Его убили в десять сорок, а она ушла в десять двадцать и вернулась в пять минут двенадцатого.
Старик оторвал голову от подушки и принялся ругать миссис Уилсон. Как он только ее не обзывал! Наконец он иссяк и взялся за меня.
— Она в тюрьме? — заорал он.
Я сказал, что вряд ли.
По-видимому, это ему не понравилось, ибо он снова разразился самыми отборными ругательствами, на этот раз в мой адрес.
— Так чего же вы, черт побери, ждете? — закончил он свою длинную тираду.
Не будь он таким старым и больным, я бы с удовольствием хорошенько хватил его по спине.
— Улик, — рассмеявшись, ответил я.
— Улик?! Каких еще улик? Ведь вы…
— Не валяйте дурака, — перебил я его. — Зачем ей было его убивать, сами подумайте?
— Затем, что она французская шлюха! — опять завопил он. — Затем, что она…
В дверях появилось испуганное лицо секретаря.
— Пошел вон! — гаркнул старик.
Лицо пропало.
— Она ревнивая? — поспешил спросить я, воспользовавшись тем, что он на мгновение затих. — Кстати, вы напрасно так громко кричите — я, конечно, глуховат, но последнее время принимаю сухие дрожжи и стал слышать значительно лучше.
Старик согнул под одеялом ноги в коленях, положил на них сжатые в кулак руки и выставил на меня свою квадратную челюсть.
— Я стар и болен, — с расстановкой произнес он, — но меня очень подмывает встать и выставить вас отсюда коленом под зад.
Я пропустил его слова мимо ушей и повторил:
— Она ревнивая?
— Ревнивая, — сказал он уже спокойнее. — А также властная, избалованная, недоверчивая, жадная, мелочная, бессовестная, вероломная, себялюбивая — короче, дрянь, ничтожная дрянь.
— А основания для ревности у нее были?