Сочинения в 3-х тт. Том 3

— Не дури, — спокойно возразила она, но тем не менее напря-вилась в кухню и сделала сверток седой. — Лучше оставайся здесь, пока твое плечо не заживет и ты сможешь идти дальше.

— Здесь я слишком близко к джинго.

— По этой грязи тебя трудно преследовать. Даже лошадь но пройдет, не говоря уже об автомобиле. Разве ты не понимаешь, что никто не станет гнаться за тобой пешком, даже если узнает, где ты. И потом, здесь дождь не намочит твое плечо. — Она наклонилась, чтобы поднять что-то с пола. Под тонким светло-розовым платьем четко обозначились груди, спина, бедра. Когда она выпрямилась, их взгляды встретились. Она опустила глаза и покраснела. Рот ее слегка приоткрылся.

Мужчина прислонился к дверному косяку и толстым пальцем провел по измазанной глиной бороде.

— Может, ты и права, — проговорил он.

Она отложила приготовленный было сверток с едой, достала из угла ведро, трижды сходила к колодцу и наполнила котел, стоявший на плите. Все это время он продолжал стоять в дверях и следить за ней. Потом развела огонь, вернулась в комнату, вынула из шкафа белье, голубую рубаху и пару носков, сняла с крюка серые брюки. Все это она сложила на стул в кухне. Затем вернулась в комнату и закрыла кухонную дверь.

Пока мужчина раздевался и мылся, он слышал, как она негромко напевает. Он дважды подходил к двери и заглядывал в щель; всякий раз он видел, что она сидит на кровати, склонившись над шитьем. Лицо ее все еще было розовым.

Он уже вымылся и сунул одну ногу в штанину, когда ее пение прекратилось. Он тотчас схватил здоровой рукой револьвер и бесшумно подкрался к двери, волоча за собой по полу брюки. Затем прислонился к стене и заглянул в щель.

В дверях хижины стоял высокий молодой человек в блестящем от воды дождевике. В руках у него было двуствольное ружье, оба ствола которого, словно два зловещих глаза, были направлены на дверь кухни.

Беглец поднял свой револьвер и взвел курок с автоматизмом, выдававшим давнюю привычку обращения с оружием. В этот момент распахнулась задняя дверь кухни.

— Бросай оружие!

Беглец, обернувшийся на скрип двери, оказался лицом к лицу с новым противником еще до того, как услышал этот приказ.

Два револьвера выстрелили одновременно.

Но когда беглец оборачивался, его ноги запутались в брюках, которые он успел надеть на одну ногу. Он споткнулся и упал на колени. Пуля беглеца просвистела над плечом противника, стоявшего в двери. Пуля его противника пробила дыру в стене на дюйм выше головы беглеца.

Стоя на коленях, беглец выстрелил снова. Его противник в дверях зашатался и упал. Когда он поднялся, беглец опять положил палец на курок, но в этот момент от дверей хижины раздался выстрел из ружья. Беглец удивленно поднялся на ноги, постоял секунду и рухнул на пол.

Молодой человек с дымящимся еще ружьем подошел к своему союзнику, который прислонился к двери и держался рукой за бок.

— Он ранил тебя, Дик?

— В мякоть. Думаю, что не опасно. А ты убил его, Боб?

— Нет. Но я попал ему в спину.

Женщина тоже вошла в кухню.

— Как дела у Будд и, Боб?

— С мальчиком все в порядке, миссис Одамс, — улыбнулся Боб. — Но он совсем выдохся, пока бежал по этой грязи. Мать уложила его в постель.

Беглец, лежавший на полу, вздохнул и открыл глаза. Миссис Одамс и Боб опустились возле него на колени, но он лишь отмахнулся, когда они хотели осмотреть рану на спине.

— Бесполезно, — проговорил он. Кровь капала у него изо рта. — Оставьте меня в покое. — Затем его глаза остановились на женщине. — Ты… ты… жена… Дэна Одамса?

В ее ответе прозвучало гордое упрямство:

— Да. Жена.

Лицо умирающего даже не дрогнуло. Он лишь бросил взгляд на холм, где, казалось, виднелась фигурка мальчика.

— Кукла? — с напряжением спросил он.

Она кивнула. Человек, убивший Дэна Одамса, отвернул голову в сторону и сплюнул кровь. Затем снова уставился на нее.

— Ловкая женщина, — довольно внятно успел он произнести и затих навсегда.

ГОРОД ШТОПОР

Пер. В. Голышева

Закипев, как кофейник, уже на восьмом километре от Филмера, почтовый автомобиль вез меня на юг сквозь знойное марево и колючую белую пыль аризонской пустыни.

Я был единственным пассажиром. Шоферу хотелось разговаривать не больше, чем мне. Все утро мы ехали будто через духовку, утыканную кактусами и полынью, и молчали — только шофер иногда ругался, останавливаясь, чтобы налить воды в стучащий мотор. Машина ползла по сыпучим пескам, петляла между крутыми красными склонами столовых гор, ныряла в сухие русла, где пыльные мескитные деревья просвечивали, как белое кружево, пробиралась по самому краю ущелий.

Солнце лезло вверх по медному небу. Чем выше оно влезало, тем больше и жарче становилось. Интересно, подумал я, насколько жарче ему надо стать, чтобы взорвались патроны в револьвере у меня под мышкой? Впрочем, какая разница? Если станет еще жарче, мы все взорвемся — машина, пустыня, шофер и я, — все вспыхнем разом и исчезнем. И я не против!

В таком настроении мы поднялись по длинному косогору, перевалили через острый гребень и покатились под уклон, к Штопору.