Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор

Стерео попеременно показывало осужденных и заложников. Гамов ожидал проклятий, призыва к мести, неистовства. Даже похожего не было! Осужденные ощущали веяние смерти, ожидали ее, уже наполовину мертвые. Я уже много раз замечал - с момента, когда Гамов объявил Священный Террор, - что люди, лишенные надежды на вызволение, деревенеют. Не то что на физическое сопротивление, даже на резкие жесты, даже на ругань недостает сил - сидят и ждут вызова на казнь, покорно бредут к смерти. Так и эти пленные водолетчики молчаливо приткнулись на скамьях, понурив головы, ни один не поднимал лица навстречу лучу стереокамеры, ни один не ругался, не кричал, не передавал в эфир просьбы, слов прощания с близкими - стадо, бредущее куда гонят. Не знаю, как другим, но мне это окостенение тела и души раньше реальной смерти показалось до того ужасным, что сам я еле удерживался от проклятий. В эти минуты я ненавидел себя за то, что предложил такой жестокий способ расправы.

Только один осужденный выпадал из этого скопища полумертвых тел, тупо ждущих предписанной гибели. Молодой парень плакал, охватив ладонями лицо, и сквозь рыдание слышалась не то мольба о пощаде, не то оправдание: «Я не виноват! Мне приказали! Я не хотел!» И по той же странности восприятия, его моления вызывали не сочувствие, а протест. Я вспомнил лежащую на спине девочку с ужасом в широко распахнутых глазах, с простертыми ручками, молившими грозное небо о пощаде. И эти глаза, эти ручки, окостеневшие в судороге над головой, перевешивали все моления, все оправдания людей, виновных в гибели девочки. Может быть, именно этот водолетчик, льющий сейчас слезы, пронесся над той девочкой, может быть, из брюха его водолета вывалились те бомбы, один грохот которых наполнил душу ребенка таким ужасом, что не стало жизни, могущей вместить этот ужас. Я не жалел пилота, исходящего слезами. В это мгновение я стал подобен Гонсалесу, превратившемуся за годы войны из красивого мужчины средних лет в свирепого дьявола мести.

И не я один испытал такое чувство. Исиро показал пейзаж разрушенных городов. И снова я увидал - уже глазами - мертвую девчонку, непроизвольно перед тем возобновившуюся в моем воображении. Прищепа яростно выругался. Я посмотрел на Гамова. Гамов отвернулся - не захотел, чтобы мы увидели его лицо.

С приближением водолетов к Кортезии Исиро все чаще выводил на экран заложников. Так было заранее оговорено. Народ Кортезии должен был многократно увидеть, какие из его граждан живыми выйдут на свободу, если генералы сохранят благоразумие, но неминуемо погибнут, если разум генералам откажет. И вот среди них, поставленных равно перед гибелью и свободой, еще до подлета возникло волнение. Ничего похожего на безвольную подавленность, на апатию, равносильную полумертвости, и в помине не стало. В их кабинах выкрикивали просьбы и требования, даже завязывали споры. Какой-то представительный мужчина, по всему - преуспевающий бизнесмен, деловито твердил, когда экран в кабине показывал его: «Не сбивайте, мы вам нужны!» А другой, пожилой, в плаще священнослужителя, проникновенно возглашал: «Родина, я возвращаюсь! Прими меня живого!» Но всего впечатляющей была картина из водолета Жана Вильты, на экране мелькнуло и его юное лицо. В этой кабине миловидная девушка с роскошными темными волосами простирала к стереокамере руки и молила рыдающим голосом: «Отец, я не хочу умирать! Отец, пощади!» Не знаю, что чувствовал неведомый мне отец, но меня хватал за душу ее голос, таким он был нежным и страдающим, такие в нем слышались страх и боль. Я толкнул Прищепу рукой.

- Павел, ты всех в мире знаешь. Кто она и кто ее отец?

Но Павлу Прищепе девушка, так трогательно молившая отца о пощаде, была незнакома. Меня услышал Гамов.

- Это дочь авиационного генерала. Профессия - журналистка, писала очерки и статьи. Вполне заслуживает смертной кары за восхваление войны. Гонсалес рекомендовал ее в заложницы.

Исиро, видимо, знал, какого человека молит о пощаде пышноволосая девушка: она через две-три другие сценки все снова говорила о том, что не хочет умирать, слезы в ее голосе слышались все отчетливей. Одно скажу: ни за какие блага мира я не хотел бы в эту минуту быть на месте ее отца.

А затем на экране возникла береговая линия Кортезии. Широкие волны с грохотом бились о скалы. Наступал критический момент операции. Если генералы Кортезии решили сбивать наши воздушные машины, самый раз был им поднимать свои водолеты. Но только разорванные облака проплывали на высоте. Ни один водолет противника не ринулся навстречу: все шло по самому оптимальному из наших вариантов.