Сочинения в четырех томах. Том 1

Я прервал его и поблагодарил за старание. Оставили мы его бормочущим, что он нам всегда рад, но все же не понимает, в чем дело.

— Как странно, — задумчиво начал Тик-Ток, когда мы неслись по дороге к следующей конюшне, расположенной в восьмидесяти милях. — Как странно, что Морис Кемп-Лор… — Он не закончил фразы. Я промолчал.

Через два часа в Кенте, еще за один фунт, от тощего двадцатилетнего малого мы выслушали, какой потрясающий парень этот Морис Кемп-Лор. Как он интересовался его лошадью и как он дал ей немного сахара, что, по правде говоря, не разрешается, но как можно отказать такому человеку. Конюх принял нас с обидным высокомерием, но даже Тик-Ток к этому времени слишком заинтересовался, чтобы обращать внимание.

— Он их всех отравил, — рубанул Тик-Ток после долгого молчания. — Он отравил их, чтобы было похоже, будто ты не можешь скакать — чтобы все поверили в твою трусость.

— Вроде того…

— Но на кой черт ему это делать? — яростно запротестовал он. — Просто совпадение, что он давал сахар всем трем твоим лошадям.

— Может быть. Посмотрим.

И мы посмотрели. Мы были во всех конюшнях, где стоят лошади, на которых я скакал после Трущобы, и объяснялись с каждым конюхом (не считая лошадей Джеймса). И каждый раз слышали одно и то же. Морис Кемп-Лор словно бы постарался, чтобы конюху запомнился этот день. Он восхищался тем, как конюх хорошо ухаживает за лошадью и предлагал все те же соблазнительные кусочки сахара.

Мы потратили на это расследование субботу и воскресное утро, а закончили мой список где-то на границе Йоркширских болот — в два часа дня. Так далеко мы забрались для того, чтобы факты были совершенно железными. Тик-Ток окончательно поверил только в Нортгэмтоншире.

Мы вернулись назад в Беркшир. И на следующее утро, в понедельник, я пошел повидаться с Джеймсом.

Он только вернулся после утренних тренировок, и на холодном воздухе у него онемели пальцы.

— Ступайте в кабинет. — Тон был нейтральный, но выдающаяся вперед нижняя челюсть выражала непреклонность.

Я последовал за ним. Он тут же включил электрокамин, чтобы согреть руки.

— Я не смогу предложить вам много лошадей, — сказал он, стоя ко мне спиной. — Протестуют все владельцы, кроме одного. Взгляните вот на это — пришло сегодня утром. — Он взял с бюро листок бумаги и протянул мне. Это было письмо от лорда Тирролда.

«Дорогой Джеймс!

После нашего телефонного разговора я все время думаю о том решении — насчет замены Финна на Образце в следующую субботу. И пришел к мысли, что надо дать ему скакать, как и планировалось сначала. Признаюсь, я это делаю для нас, как и для него. Не хочу, чтобы говорили, будто я поспешил отвернуться от него и проявил бессердечность после того, как он столько побеждал на моих лошадях. Я готов потерять Зимний Кубок и прошу прощения за то, что отнимаю у Вас возможность добавить этот приз ко всем остальным. Но я предпочитаю проиграть скачку, лишь бы не потерять уважение к скаковому братству.

Всегда Ваш,

Джордж».

Я положил письмо на стол.

— Ему нечего волноваться. Образец победит.

Джеймс живо обернулся:

— Вы хотите сказать, что не будете скакать на нем? — В его голосе прозвучала нотка обидной заинтересованности.

— Джеймс, — начал я, садясь без приглашения в потертое кресло. — Есть нечто важное, что я хотел бы вам сообщить. Во-первых, как бы скверно это все ни выглядело — я вовсе не утратил куража и не струсил. Во-вторых, каждая лошадь, на которой я скакал после того падения, была отравлена. Не настолько, чтобы было очень заметно, но достаточно, чтобы они ползли, как тихоходы. В-третьих, всем лошадям отраву давал один и тот же человек. В-четвертых, отрава была дана на кусочках сахара. Похоже, это было какое-то снотворное… — Я внезапно остановился.

Джеймс смотрел на меня, разинув рот. Нижняя губа опустилась. На лице — выражение потрясения и недоверия.

— Прежде чем вы решите, будто я не в своем уме — сделайте мне одолжение, позовите кого-нибудь из конюхов и послушайте, что он скажет.

— Кого позвать?

— Не имеет значения. Любого, на чьей лошади я скакал за последние три недели.

Он недоверчиво помедлил, потом крикнул кому-то найти Эдди, конюха большого гнедого, принадлежащего Хьюго. Джеймс не дал мне задать вопроса. Он резко спросил Эдди:

— Когда ты в последний раз говорил с Робом?

Парень начал испуганно заикаться:

— Я ег-г-го с п-п-п-рошлой недели не видел.

— С прошлой пятницы? — день, когда Джеймс сам видел меня в последний раз.

— Да, сэр.

— Очень хорошо. Ты помнишь, как плохо выступал большой гнедой в среду на той неделе?

— Да, сэр. — Эдди скорбно взглянул на меня.

— Кто-нибудь давал гнедому перед скачкой кусочек сахара? — в голосе Джеймса слышалась теперь лишь заинтересованность.

Строгость он спрятал.

— Да, сэр, — охотно ответил Эдди. Знакомая улыбка воспоминания появилась на его чумазом лице. И я тайком перевел дух.

— Кто это сделал?