Имел он свыше!..
Видений... Вряд ли подобает
Об этих тайнах говорить...
Хотя и то же может быть:
Господь в виденьи возвещает
Свою нам волю...
Да! со мной
Свершилось ныне то, что даже
Я и теперь как сам не свой...
Сидел я здесь, и над собой —
А время шло к четвертой страже —
Вдруг слышу голос: «Встань!» — и вдруг
Как будто что меня подняло
На высоту — и только дух,
А тело на земле лежало,
Что риза снятая, — его
Я видел: бледно и мертво,
И без движенья... Подивился
Я сам в себе и взор возвел
На небо, и как бы раскрылся
Там облак... Вижу я: престол,
И некто был на нем седящий,
И свет великий вкруг него,
Как бы от солнца, исходящий
В пространство от лица его;
И, словно в радужном тумане,
С блистанием мечей и лат,
Полки несметные, ко брани
Готовые, кругом стоят;
И, с распростертыми крылами,
Внизу, на воздухе, пред ним
Всё были ангелы с мечами
В руках... И говорил он им:
«Которые не поклонились
Кумирам идольским, ни мук,
Ни смерти злой не устрашились, —
Блюдите души их...» И вдруг,
Всшумев крылами, обернулся
К земле сонм ангельский, и вниз
Они в пространство понеслись...
Я поглядеть на них нагнулся,
Но облак быстро запахнулся,
И скрылось всё... Темно кругом —
И так мне тяжко, страшно стало!
И я глаза открыл с трудом —
И всё как прежде: портик, дом,
И цепь — всё тут... Чуть-чуть светало...
Твоим... восхитил к небесам
Твой дух... быть может, упреждает
Через тебя, что сам идет
Судить, и знаменье дает...
Никто!.. И мир его узрит
Внезапно, во мгновенье ока,
Как молния: блеснет с востока
И разом небо озарит
До края запада...
Иду к другим.
При гласах трубных... день суда!
Но душу мне еще тревожит
Обет, не совершенный мной...
Ужель и в миг, когда над бездной
Теперь стоит он, ты ему
Не бросишь луч свой с тверди звездной
Во всю им пройденную тьму!
СЦЕНА ВТОРАЯ
По знаку Деция клиенты и рабы удаляются.
Ужели правда?
Задумал я уже давно,
Да отлагал всё исполненье
И кесарю доставил честь
Напомнить! Вот что мне обидно!
Я знаю, стоит произнесть
Мне только слово, — с тем бесстыдный
И назвался ко мне евнух
Миртилл на ужин: обнимает
И ластится, как нежный друг,
На все лады мне намекает,
Скажи, мол, слово, и тотчас
Всё позабыто! Но уж нас
Врасплох, надеюсь, не застанет!
Что декламацией его
Ты не был тронут?
Ему на чтеньи три лица
Своим присутствием уж в зале —
Помпоний, Руф и я — мешали,
И крикнул он: «Три мертвеца!» —
И вышел, в нас швырнувши свиток...
Что ж? Слово кесаря — закон!
В нем — Рим!.. Я тут же на прощанье
На пир всё пригласил собранье...
Но тотчас спохватился он:
От казней, от убийств и пыток
Рим отдохнуть успел едва;
Везде читаются слова
Предсмертные Сенеки; шепот
Еще идет, как умирал
Пизон и Люций, даже ропот
В преторианцах пробежал, —
И к нам клеврета за клевретом
Он шлет с намеком иль советом.
Руф и Помпоний, перед ним
Те извинились: мы молчим...
Весь анекдот, пожалуй, в этом.
И жизнь, и смерть — всему значенье,
Цена утрачена всему!
Промчался мотылек, мгновенье
Блеснув на солнце!.. Человек
Сам по себе что значит в мире?
Кому он нужен? Кончен век,
И за прибор его на пире
Другой садится...
Для старых римлян, для фамилий.
Которых с Римом жизнь слилась,
Которых предки Риму были
Отцами и которых дух
Из рода в род передавался
И держит Рим, — уж то нейдет
Сравненье!.. В Рим теперь собрался
Со всей вселенной всякий сброд;
В курульных креслах восседают
Чуть не вчерашние рабы
И грязным пальцем наклоняют,
Куда хотят, весы судьбы...
От этой сволочи презренной
Мы устранились и смиренно
Живем в провинциях, в полях;
На Рим, пока он в их руках,
Глядим извне, как чужестранцы
Или как трезвые спартанцы
На перепившихся рабов...
Мы ждем, и наша вся забота
Лишь в том, чтоб старый дух отцов
Являлся требовать отчета
В палаты кесарей порой;
Чтоб у поруганного трона
Он появлялся судией,
Грозящим призраком Катона, —
А этот призрак всякий раз
Встает, во все дома стучится,
Лишь только новое свершится
Самоубийство между нас!