Сочинения в двух томах

НА ПУТИ ПО БЕРЕГУ КОРИНФСКОГО ЗАЛИВА

Всё время — реки без воды,

Без зелени долины,

С хрустящим камешком сады

И тощие маслины;

Зато — лазурный пояс вод,

И розовые горы,

И беспредельный неба свод,

Где ищет взор и не найдет

Хоть в легком облачке опоры!..

   Октябрь 1890

АЛЬБОМ АНТИНОЯ

ИЗ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ «АДРИАН И АНТИНОЙ»^[46]

«ВЫСОКАЯ ПАЛЬМА...»

Высокая пальма

Над бедным селеньем;

Под вечер на пальму

Рой светлых голубок,

Слетаясь, гнездится —

На ветвях ее.

Но утро блеснуло —

Они встрепенулись

И мигом, что на пол

Рассыпанный жемчуг,

Кругом разлетелись

В безбрежную даль.

Душа моя — пальма,

Рой светлых голубок —

Мечты золотые,

Что на ночь отвсюду

Слетаются к ней.

«ОДИН, БЕЗ СИЛ, В ПУСТЫНЕ ЗНОЙНОЙ...»

Один, без сил, в пустыне знойной

В тоске предсмертной я лежал,

И вдруг твой чудный, твой спокойный,

Твой ясный образ увидал —

И я вскочил: коня и броню!

Я снова силен, я боец!

Где враг? навстречу иль в погоню?

Где лавр! Где слава! Где венец?!!

«ВДОЛЬ НАД РЕКОЙ БЫСТРОВОДНОЙ...»

Вдоль над рекой быстроводной

Быстро две бабочки мчатся, кружась друг над другом,

Только друг друга и видят они.

Ветку несет по реке: они сели,

Редкими взмахами крылышек держат кой-как равновесье,

Заняты только любовью своей.

Друг мой! река — это время;

Ветка плывущая — мир;

Бабочки — мы!

«СМЕРТИ НЕТ! ВЧЕРА АДОНИС...»

Смерти нет! Вчера Адонис

Мертв лежал; вчера над ним

Выли плакальщицы, мраком

Всё оделось гробовым: —

Нынче ж, светлый, мчится в небе

И земля ликует, вслед

Торжествующему богу,

Восклицая: смерти нет!

«ВЫ РАЗБРЕЛИСЯ...»

Вы разбрелися,

Овцы заблудшие;

Слышите — где-то

Стад колокольчики.

Рог пастуха!

Близко он слышится?

Вверьтесь зовущему!

Выведет вас он

К пастбищам тучным!

К светлым ключам!

«ТЫ НЕ В ПЕРВЫЙ РАЗ ЖИВЕШЬ...»

Ты не в первый раз живешь,

Носишь образ человека;

Вновь родишься, вновь умрешь,

Просветляясь век от века.

Наконец достигнешь ты

Через эти переходы

До предела красоты

Человеческой природы;

Здесь уж зрелый плод — тогда

Высоко взойдешь над нами

Вдруг, как новая звезда

Между звезд в ряду с богами.

«В ПУСТЫНЕ ЗНОЙНОЙ ОН ЛЕЖАЛ...»

В пустыне знойной он лежал,

Я поделился с ним водой;

И речи чудные вещал

Он мне потом, идя со мной.

И это было уж давно.

Я был ребенок. Тех речей

Теперь не помню. Лишь одно

Звучит досель в душе моей, —

Что должно ближнего любить,

Себя забывши самого,

И быть готову положить

Всечасно душу за него.

Теперь мне кажется, что он,

Тот чудный старец, людям нес

Разгадку жизни. Опален

Был зноем, в рубище и бос.

И шел с ним долго, долго я,

И не заметил, как вошел

В какой-то город — там меня

Ввели с ним в дом; накрыт был стол,

И много свеч — и полон дом

Народу был, — и лица их

Сияли тихим торжеством

И пели все — и был у них

Я точно дома...

«СМОТРИ, СМОТРИ НА НЕБЕСА...»

Смотри, смотри на небеса,

Какая тайна в них святая

Проходит молча и сияя

И лишь настолько раскрывая

Свои ночные чудеса,

Чтобы наш дух рвался из плена,

Чтоб в сердце врезывалось нам,

Что здесь лишь зло, обман, измена,

Добыча смерти, праха, тлена,

Блаженство ж вечное — лишь там.

   1887

ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ

ВОПРОС

Мы все, блюстители огня на алтаре,

Вверху стоящие, что город на горе,

Дабы всем виден был; мы, соль земли, мы, свет,

Когда голодные толпы в годину бед

Из темных долов к нам о хлебе вопиют, —

О, мы прокормим их, весь этот темный люд!

Чтобы не умереть ему, не голодать —

Нам есть что дать!

Но... если б умер в нем живущий идеал,

И жгучим голодом духовным он взалкал,

И вдруг о помощи возопиял бы к нам,

Своим учителям, пророкам и вождям, —

Мы все, хранители огня на алтаре,

Вверху стоящие, что город на горе,

Дабы всем виден был и в ту светил бы тьму, —

Что дали б мы ему?

   <1873>

МАНИ — ФАКЕЛ — ФАРЕС

В диадиме и порфире,

Прославляемый как бог,

И как бог единый в мире,

Весь собой, на пышном пире,

Наполняющий чертог —

Вавилона, Ниневии

Царь за брашной возлежит,

Что же смолкли вдруг витии?

Смолкли звуки мусикии?..

С ложа царь вскочил — глядит —

Словно светом просквозила

Наверху пред ним стена,

Кисть руки по ней ходила

И огнем на ней чертила

Странной формы письмена.

И при каждом начертанье

Блеск их ярче и сильней,

И, как в солнечном сиянье,

Тусклым кажется мерцанье

Пирных тысячи огней.

Поборов оцепененье,

Вопрошает царь волхвов,

Но волхвов бессильно рвенье,

Не дается им значенье

На стене горящих слов.

Вопрошает Даниила, —

И вещает Даниил:

«В боге — крепость царств и сила;

Длань его тебе вручила

Власть, и им ты силен был;

Над царями воцарился,

Страх и трепет был земли, —

Но собою ты надмился,

Сам себе ты поклонился,

И твой час пришел. Внемли:

Эти вещие три слова...»

Нет, о Муза, нет! постой!

Что ты снова их и снова

Так жестоко, так сурово

Выдвигаешь предо мной!

Что твердишь: «О горе! горе!

В суете погрязший век!

Без руля, на бурном море,

Сам с собою в вечном споре,

Чем гордишься, человек?

В буйстве мнящий быти богом,

Сам же сын его чудес —

Иль не зришь, в киченьи многом,