Сочинения в двух томах

Пишек. О, мой боже! Везде цветут славные училища, в которых всеязычные обучают попугаи. Для чего он вас не отдавал? Он не убог. Как быть без воспитания?

Е р о д и й. Для того же то самого сами нас воспитали родители.

П и ш е к. Да его ли дело учить и воспитывать? Разве мало у нас везде учителей?

Е р о д и й. Он сам великий к сему охотник, а мать ему во всем последует. Он славословит, что две суть главные родительские должности сии: «Благо родить и благо научить». Если кто ни единой из сих двоих заповедей не соблюл, ни благо родил, ни благо научил, сей не отец дитю, но виновник вечной погибели. Если же родил видно благо, но не научил, таков, говорит, есть полуотец, как достойно есть полумать, чревородившая, но не млекопитав- шая, даровавшая полматеринства своего доилице и погубившая половину детолюбия. Если-де место владыки сидением рабским бесчестится, как не безобразится отеческая должность, исправляемая рабом или наемником? Пусть же отец извиняется скудостию времени, прощается тогда, когда обретет лучшее дело. Но ничего нет лучше благого воспитания: ни чин, ни богатство, ни фамилия, ни милость вельмож, разве благое рождение. Оно единое есть лучше всего и сего, как семя счастию и зерно воспитанию.

П и ш е к. Благо родить разумеешь ли что?

Е р о д и й. Не знаю. Знаю же, что он сие поставляет известным для единых избранных божиих. Иногда-де в убогом домике, исполненном страха божиего, друг роду человеческому благо родится человек, не всегда же и в царских чертогах. Да разумеем, что не красота мира сего, ни тварь какая-либо, но единая благодать божия благому рождению виновна бывает и что благородство не летами к нам прицепляется, но рождается зерно его с нами. Знаю же и сие, что мой отец, разъярен из-за какого-либо негодяя, стреляет на него сими словами:

О quarta luna seminate!

О malo utero gestate!

О mala mens et ingenium!

Иными же словами язвить не привык никого.

П и ш е к. Протолкуй же мне сии уязвления.

Е р о д и й. Я силы их не знаю, а скажу один их звон:

О в четверту луну посеян!

О зло чревоношен матерью!

О злой ум и злая врода [603]!

П и ш е к. Конечно, отец твой знает римский и эллинский языки?

Е р о д и й. Столько знает, сколько попугай по–французски.

П и ш е к. Что се? Не ругаешь ли отца твоего?

Е р о д и й. Сохрани меня, господи… Не так я рожден и воспитан. Я самую истину благочестиво сказал.

П и ш е к. Как же он, не научен по–римски, говорит по–римски?

Е р о д и й. Есть у него друг, нехудо знающий по- римски и маленькую часть по–эллински. С ним он, часто беседуя, научился сказать несколько слов и несколько сентенций.

П и ш е к. Ах, мой боже! Как же он мог вас воспитать, невежда сущий?

Е р о д и й. О премудрая госпожа моя! Носится славная притча сия: «Не ходи в чужой монастырь с твоим уставом, а в чужую церковь с твоим типиком». У нас не как у вас, но совсем иной род воспитания в моде. У вас воспитание очень дорогое. У нас же вельми дешевое. Мы воспитываемся даром. Вы же великою ценою.

П и ш е к. Безделица! Сотницу рубликов с хвостиком потерять в год на мальчика, а чрез 5 лет вдруг он тебе и умница.

Е р о д и й. Госпожа! Деньги достают и за морем. Но где их взять? А воспитание и убогим нужно. И кошка блудлива[604] не находит себе пристанища. Избавляют же от блуда нас не деньги, но молитва даром.

П и ш е к. Я говорю не о подлом, но о благородном воспитании.

Е р о д и й. А я размышляю не о богатом, но о спасительном воспитании.

П и ш е к. Полно же! Ты, вижу, старинных и странных дум придерживаешься. Однако скажи, как он вас воспитал? Чему научил? Арифметике ли и геометрии? Ученому ли какому или шляхетному языку?..

Еродий. Да мне и сие неведомо: кто есть ученый, а кто-то шляхетный язык.

П и ш е к. Да ты же со мною привитался разными языками.

Еродий. Да сколько же сказалося, столько и знаю, не больше.

П и ш е к. По крайней мере танцевать или играть на лютне…

Еродий. А бог с вами! Я и на балалайке, не только на цимбалах, не умею.

Пишек. Ха–ха–ха! Ему лютня и цимбалы все одно. И сего-то не знает. Но, друг мой! Музыка — великое вра- чевство в скорби, утешение же в печали и забава в счастии. Да чего же он тебя научил? Скажи, пожалуй!

Еродий. Ничего.

Пишек. Умора, ей–ей! Уморил ты меня смехом… Так, так-то у вас воспитывают?

Еродий. Так!

Пишек. Может быть, достал тебе чинок?

Еродий. Ни!

Пишек. Может быть, деньги вам великие собрал или имение?

Еродий. Ни!

Пишек. Так что же? Рога золотые вам на голове вырастил, что ли?

Еродий. Родил и возрастил нам посребренные крылья, ноги, попирающие головы змиев, нос, растерзывающий оных. Се наша и пища, и слава, и забава!

Пишек. Да у вас же крылья черные, по крайней мере смуглые.

Еродий. Черные ведь, но летают путем посребрен- ным.

Пишек. Чего же либо научил вас, однако нельзя не так. Конечно, есть что-то, на сердце вам напечатанное. Родители суть божий, дети же суть родительский список, изображение, копия. Как от яблони соки в ветви свои, так родительский дух и нрав преходит в детей, пока отлучатся и нововкоренятся.