Сочинения в трех томах. Том 2

— Эй, вы, старый джентльмен, потише! — не вытерпел Уитлей, не посвященный в наш сговор и не на шутку задетый вызывающим поведением старика. — Рекомендую вам взвешивать каждое слово, когда обращаетесь к представителям американской армии, иначе вы можете лишиться более ценного блага, чем ваш рогатый скот! Не забывайте, с кем вы говорите!

— С кем? С разбойниками! — рявкнул дон Рамон, и в словах его прозвучало такое искреннее убеждение, что горячий лейтенант схватился бы за револьвер, если б я не шепнул ему на ухо двух слов.

— Ну его, старого мерзавца! — проворчал с отвращением лейтенант. — А я-то думал, что он говорит всерьез. Ничего, не смущайтесь, приятель! — обратился он к дону Рамону. — Главное, не беспокойтесь насчет долларов. Дядя Сэм — надежный и щедрый плательщик. На вашем месте я отдал бы всех быков на свете под расписку американского штаба. Итак, старина, хладнокровнее и бросьте ваши штучки.

Но Рамон де Варгас яростно задернул занавески и скрылся.

В течение всей этой сцены я с трудом сохранял серьезное выражение на лице, и мексиканец, как мне казалось, тоже. В глазах его то и дело вспыхивал лукавый огонек, и он напрягал всю силу воли, чтобы не расхохотаться.

Сбившись с роли, я рисковал только выговором по службе, а Рамон де Варгас — собственной шкурой. Вот почему он и провел комедию, как первоклассный актер.

Исчезая, старик бросил мне вполголоса: «До свиданья, капитан!» — и слова эти, которых никто, кроме меня, не слышал, прозвучали музыкой надежды.

Я вскочил на коня и отдал приказ сгонять быков мексиканца.

Глава VIII ПАПЕЛЬЧИТО

Уитлей примкнул к рейнджерам, ворвавшимся в крааль; вскоре подобралась группа проводников для пятитысячного гурта, и оба лейтенанта с отрядом пастухов отправились в саванну, где паслись стада дона Рамона.

Судомойки жались в уголках патио, разглядывая американцев со страхом и любопытством.

Занавеси на галерее не шевелились.

«Отчего не выходит донья Варгас? — подумал я. — Может, она стесняется или не хочет меня видеть?»

Это не льстило моему самолюбию. Но теперь, когда во дворе не осталось посторонних, дон Рамон мог бы все-таки меня пригласить. Впрочем, он боится болтливых метисок. Ну что же, ничего не поделаешь: догоним отряд.

В самом дурном расположении духа я выехал из ворот крааля.

За гасиендой тянулась уже знакомая прерия. Откинувшись в седле, я любовался буйным оживлением великолепного степного пастбища.

Полудикие быки метались из стороны в сторону: пастухи вскакивали на быстроногих мустангов, шарфы их развевались по ветру, а гибкое лассо мелькали, как птицы.

Наши рейнджеры на своих менее поворотливых лошадях помогали им довольно неуклюже, уступая пастухам в сноровке. Уже уводили группами с трудом усмиренных и согнанных быков, степь оглашалась свирепым бычьим мычаньем вперемежку с гоготаньем солдат, которых забавляла своеобразная охота, и с пронзительными криками загонщиков и пеонов.

При других обстоятельствах этот грандиозный цирк доставил бы мне еще большее наслаждение, но сейчас мне было не до зрелищ.

Неужели эта буйная, необычайная сцена, разыгравшаяся под самыми окнами сонной и чопорной гасиенды, не привлечет внимание хозяйки?

Ведь Изолина сама подвижна, как ветер, и влюблена в движение.

Конечно, она украдкой за всем наблюдает…

Мне пришло в голову, что я недостаточно внимательно осмотрел фасад гасиенды. Ставни открываются изнутри. Жилые комнаты в мексиканских домах выходят на лицевую сторону.

— Глуп же я был, целый час проторчав в патио и не обследовав окон, — пробормотал я с досадой. — Что, если вернуться? Пожалуй, еще не поздно.

Загоревшись надеждой, я пересек опустевший крааль и вернулся в патио. Здесь по-прежнему стрекотали потрясенные событиями коричневые метиски; занавеси на галерее не раздвигались.

Ворота сводчатого въезда с момента вторжения кавалеристов оставались распахнутыми. Привратника в сторожке не было: бедняга скрылся, боясь вторичного столкновения с лейтенантом.

Я решил проехать верхом вдоль фасада, когда внезапно нежный голосок окликнул меня:

— Капитан!

Гляжу на окна — все ставни захлопнуты.

Не успел я откликнуться, как словечко «Капитан!» повторилось, на этот раз настойчивее; голос звучал с азотеи.

В ту же минуту женская ручка просунулась в амбразуру, на траву полетела записка, а в ушах моих прошелестело:

— Папельчито!

Подобрав записку, я отъехал подальше, чтобы разглядеть азотею.

Ожидания мои не обманулись: на крыше находилась Изолина.

Она прильнула к амбразуре; в ее больших черных глазах светилась та смесь лукавства и непроницаемой серьезности, которая сводила меня с ума.

Вдруг Изолина изменилась в лице и приложила палец к губам. Она исчезла за парапетом.

Остаться мне или ускакать? Изолина, очевидно, не покинула азотеи, но кто-то поднялся к ней на крышу. Там разговаривают: нежный женский голос и грубый, мужской.

Записка прольет свет на положение вещей. Я поступлю в зависимости от ее содержания.

Спрятав записку, я направил коня в ворота, чтобы прочесть послание без помехи.