Много и таких есть людей, что, разговорившись, не могут остановиться, подобно кораблю, который несется, увлекаемый первым порывом, и не останавливается, чтобы спустить паруса, эти люди, даже исчерпавшись, не умолкают, но повторяют все сызнова или толкуют ни о чем. Иные же чувствуют такую охоту поговорить, что никому не дают молвить слова; и как порой на крестьянском гумне курица выхватывает у другой из клюва колосок, так точно и они: выхватывают у другого начатое рассуждение и разглагольствуют сами. Понятно, что тот, кому не дали договорить, выходит из себя, ведь если посмотреть, люди ни от чего так не свирепеют, как от того, что кто-то внезапно стал поперек хотя бы малейшего их желания; к примеру, оттого что один откроет рот, чтобы зевнуть, а другой сунет туда кулак, или один размахнется, чтобы бросить камень, а другой сзади перехватит его руку. Так что, как должно избегать этих и подобных действий, препятствующих воле и намерению ближнего и неприятных ему даже в виде шутки и шалости, так и в разговоре должно не препятствовать, но, наоборот, способствовать другому в его намереньи. Если кто-то вознамерился рассказать происшествие, не становись ему поперек и не говори, что оно тебе известно, или если рассказчик, увлекшись, немного приврал, не уличай его словами или видом — сокрушенно покачивая головой или округляя глаза, как многие делают, давая понять, что ложь им невыносимо горька, тогда как не во лжи дело, а в том, что сами они горьки и терпки, как алоэ, и по природе своей колючи, отчего в сообществе людей оказываются неприятны, докучны и всем в тягость. Столь же досадна манера перебивать говорящего — она сердит не меньше, чем когда человеку, собравшемуся бежать, кто-то заступает дорогу. Негоже и отбивать слушателей у говорящего, показывая им что-нибудь новенькое и отвлекая их внимание, ибо это все равно что выпроваживать гостей, которых пригласил не ты, а другой. И самому надо не рассеиваться, когда говорит собеседник, и не переспрашивать то и дело: А? Что? — к чему многие склонны, хотя это не меньшая помеха говорящему, чем камешки под ногой у идущего. Надлежит отказаться от всех подобных привычек и, более того, воздерживаться от всего, что препятствует течению речи. И если человек в речах туговат, не забегай вперед и не ссужай его словами, как будто отделяя от своего изобилия на его скудость, ведь это многим обидно, а особенно тем, кто уверен в своей красноречивости, ибо они чувствуют, что ты судишь о них иначе, чем они сами, раз пытаешься пособлять им в искусстве, которым они, как им кажется, владеют. Так точно купцы почитают за бесчестье, когда кто-либо предлагает им взаймы деньги — разве, дескать, у них своих мало, разве они бедны и нуждаются в чужой помощи? Помни, в душе каждый уверен, что умеет красно говорить, даже тот, кто по скромности это отрицает. Не буду гадать, отчего так повелось, что говорит больше тот, кто меньше знает, но благовоспитанным людям, без сомнения, следует избавляться от сего порока, то есть многоречивости, и не потому только, что это диво если кто, много говоря, мало ошибается, но и потому, что говорящий имеет вид некоего превосходства, как бы учителя над учениками, и нехорошо, стало быть, присваивать себе большую долю этого превосходства, нежели причитается. Впрочем, грех многоречивости бывает свойствен как некоторым людям, так и некоторым народам, иной раз до того говорливым и несносным, что горе тем, в чье ухо они вопьются. Но если чрезмерная разговорчивость вызывает раздражение, то чрезмерная молчаливость возбуждает неприязнь, ибо молчать там, где другие поочередно говорят, значит отказываться платить свою долю по счету; а так как говорить — это все равно что раскрывать душу, то молчащий показывает обратное, а именно нежелание открыться перед слушающим. По каковой причине, как у некоторых народов, имеющих обычай на праздник много пить и хмелеть, принято изгонять непьющих, так и у нас в веселом и дружеском кругу неохотно терпят этих своего рода немых. Желательно, таким образом, приучить себя говорить и сидеть молча тогда, когда на то приходит черед.