Сочинения великих итальянцев XVI века

Смею надеяться, что как сам я извлек пользу, поистине немалую, из рассуждений, ими мне переданных, так не меньшую пользу извлечет и каждый из вас, если пожелает выслушать их в моем изложении. И хотя всякий возраст располагает к тому, чтобы послушать и почитать приятное, особенно же о любви, — так как человек не может не испытывать какого-либо рода любви и в молодые, и старые годы, затем что не кто иной, как природа вложила в нас вместе с жизнью это чувство, — но все же, будучи сам молод, я особенно склоняю и поощряю ко вниманию юношей и молодых дам. Как знать, не успеют ли они, вняв тому, что излагается далее, получить представление о любви прежде, чем она подвергнет их испытанию. А насколько это важно, не стану говорить, ибо о том они сами лучше рассудят в зрелые годы. Поистине, если в иных делах опыт лучший и вернейший наставник, то в тех делах, где радостей не меньше, чем горестей, — а любовь из их числа, — многим людям, без сомнения, весьма полезно почитать и послушать о чужом опыте прежде, чем самому все испытать, как то подтверждалось неоднократно. Посему превосходнейшим изобретением человечества следует почесть словесность и литературу, являющую нам прошедшее, каковое иначе могло бы остаться неузнанным; глядя в это прошедшее, точно в зеркало, мы перенимаем то, что нам потребно, благодаря чему, наученные чужим опытом, смело, точно испытанные кормчие или бывалые путники, устремляемся вперед по неборожденным волнам или нехоженым тропам жизни; уж не говорю о том, что иные поучения доставляют нам истинное наслаждение, отрадно питающее душу, подобно пище, насыщающей тело. Но отложу это в сторону и перейду к обещанным рассуждениям о любви; уместно будет, впрочем, прежде чем двинуться далее, несколькими словами пояснить, где и как велась означенная беседа, — ради того, чтобы каждая из ее частей была услышана именно так, как она излагалась.

II

Изящный и очаровательный замок Азоло^[291], возвышающийся над Тревиньяно в отрогах наших Альп, принадлежит, как известно, мадонне королеве Кипрской, чье семейство, носящее фамилию Корнаро, весьма славное и чтимое у нас в городе, связано с моим семейством как дружбой и домашней близостью, так и узами родства. Сим сентябрем случилось королеве, пребывая в замке, выдавать замуж одну из приближенных девушек, которую она, содержа при себе с детских лет, лелеяла и нежно любила за красоту, воспитанность и добронравие. Распорядившись устроить прекрасное и пышное празднество, королева пригласила именитых людей с семействами из соседних местностей, а также из Венеции, и дни потекли в веселии, игре на музыкальных инструментах, пении и танцах, к величайшему удовольствию каждого. Среди прочих гостей прибыло трое юношей из благородных семейств, каковые, имея высокую душу, посвящали большую часть времени, с младых лет и до сей поры, словесности, а сверх того отличались превосходными манерами, как оно и подобает молодым людям хорошего рода. Все трое весьма пришлись по сердцу бывшим на празднестве дамам, наслышанным о славе их фамилий, а еще более — их познаниях и доблестях, но сами юноши отдавали предпочтение обществу трех дам, красивых, милых и украшенных благородством нрава, по той причине, что с ними чувствовали себя более уверенно, чем с другими, вследствие кровного родства и давнего дружества как с ними, так и с их мужьями, на ту пору вынужденными отлучиться в Венецию. Впрочем, один из юношей, Пероттино — так мне вздумалось его именовать — вступал в беседу мало и редко, и никто за все дни празднества не видел его смеющимся; порой он уединялся, точно погруженный в печальную думу, и уж наверное не явился бы на свадебный пир, если бы его не привезли чуть не насильно друзья, в надежде, что он развеется среди забав и увеселений. Дав юноше вымышленное имя Пероттино, я назову вымышленными именами и двух других юношей и дам — не оглашая подлинные имена, единственно для того, чтобы оградить сих особ наичестнейшей жизни от суетной толпы, отняв у нее повод помыслить что-либо неподобающее, ведь известно, что слова, передаваемые от одного к другому, становятся достоянием множества людей, а среди них немало таких, что на все здоровое глядят нездоровым взглядом.

III

Итак, вернемся к празднеству королевы, протекавшему так, как о том сказано выше. В один из дней, к концу полуденной трапезы, по обычаю великолепной, в продолжение которой гостей увеселяли шутками, игрой на музыкальных инструментах и разнообразным пением, к королеве, сидевшей во главе стола, подошли и почтительно ее приветствовали две девушки, из коих старшая приложила затем к груди прекрасную лютню и, весьма умело касаясь ее струн, приятно заиграла и нежным голоском в лад игре запела: