Сад пленял взгляд и дивил красотой: из средины его на четыре стороны разбегались широкие тенистые аллеи, защищенные от солнца густосплетенным сводом из виноградных лоз; справа и слева от входа уходила вдаль широкая мощеная тропа, вдоль нее, со стороны сада, оставляя лишь проходы в аллеи, тянулась живая изгородь из пышного и ярко-зеленого можжевельника высотой по грудь тому, кто стал бы рядом, на всей протяженности равно ласкающая и нежащая взор. Со стороны стены вдоль тропы высились почтенные лавры, клонившие вниз свои кроны, образующие полусвод, столь густой и столь аккуратно подстриженный, что, казалось, ни один листок не смел ослушаться данного ему наказа; за стволами лавров не видно было и самой стены, — лишь с одного боку ярко белел мрамор, окаймлявший два широких проема, где благодаря толщине кладки можно было усесться внутри по обеим сторонам и полюбоваться расстилавшейся внизу равниной. Углубляясь по изящной тропе в сад, совершенно защищенные от солнца прекрасные дамы с молодыми их спутниками восхищались то тем, то другим и, переговариваясь между собой, вышли в конце сада на лужайку, где росла свежая и нежная трава и пестрели всевозможные чудесные цветы, а в глубине свободно и в изобилии толпились лавры, полные тенистого сумрака и благоговейного безмолвия; между ними прямо из скалы, замыкавшей по эту сторону сад, бил родник, под коим было искусно выложено мрамором углубление, так что ток прозрачной и свежей воды, струясь из горы, звучно спадал с небольшой высоты и по узкому ложу, прорезавшему посередине лужайку, затененный травой, с журчанием устремлялся далее в сад.
Увиденное место весьма пришлось по душе прекрасным дамам, и каждая его восхвалила, после чего мадонна Берениче, возрастом чуть старшая подруг и потому почитаемая ими за главную, обратилась к Джизмондо с такой речью: — Право жаль, Джизмондо, что мы не бывали здесь в прошедшие дни, мы бы куда лучше, чем в опочивальнях, провели тут время, на которое нас покидают новобрачная и королева. Но раз уж мы оказались здесь, более твоим, чем собственными попечением, то теперь изволь рассадить нас, как тёбе угодно, ибо солнце не дозволяет нам осматривать другие уголки сада, хотя само беспрепятственно в них заглядывает нам на зависть. — На что Джизмондо отвечал: — Мадонна, если вы не против, отдадим должное источнику — мурава подле него приветнее, чем где-либо, и более пестрит цветами, а деревья укроют нас от солнечных лучей, которые, как бы ни старались, бессильны проникнуть сюда и в послеполуденный час. — Что ж, — сказала мадонна Берениче, — коли таков выбор, присядем здесь, и так как мы желаем повиноваться тебе и во всем прочем, то попросим поведать нам, под журчание вод, приглашающее к беседе, и в сени внимающих нам лавров, о том, к чему у тебя более лежит сердце. — Вслед за мадонной Берениче обе ее подруги, вторя ей, стали упрашивать Джизмондо, на что он отвечал с радостным видом: — Не премину воспользоваться привилегией, которую вам угодно было мне даровать. — И после того, как все уселись в кружок, кто близ прекрасного ручейка, кто под тенистыми лаврами по обе стороны от него, он начал так, удобно устроившись и весело глядя в лицо прекрасным дамам:
— Любезные дамы, все мы выслушали, сразу после трапезы и перед тем, как убрали столы, двух девушек и красивую даму, пропевших перед королевой три весьма прихотливые канцоны, две из коих исполнены похвал любви, а третья — жалоб на нее. Но будучи я уверен, что всякий, кто жалуется на любовь и кто ее бранит, не смыслит в природе вещей и в свойствах любви, мне желалось бы поспорить с тем из вас, вернее, из нас, кто, как я знаю, заодно с первой девушкой полагает, что любовь не есть благо; и пусть у меня достанет сил обнаружить перед ним, сколь он вредит себе, разделяя подобное заблуждение. Если вы не воспротивитесь, в чем я уверен, ибо вы не можете мне отказать, не лишив меня дарованной привилегии, то вот вам превосходная и обширная тема для беседы. — И, сказав так, умолк.