Далее, я утверждаю, что "ход конем", осуществленный советским правящим классом и олигархией Запада, – это не два разных обособленных хода, а единый ход, осуществленный по некому общему замыслу. Ряд совпадений просто слишком бросается в глаза для того, чтобы с порога отмести эту рискованную гипотезу.
Крах парижской студенческой революции (уже вполне суррогатной, но все-таки революции!) и ввод советских войск в Чехословакию… Не случайно два этих события приходятся на один 1968 год. Как не случайно и то, что временной интервал, отделяющий убийство Кеннеди от снятия Хрущева, – тоже менее года.
Я могу привести еще много подобных совпадений. Каждое из них ничего, конечно же, не доказывает. Но их сумма (тоже ничего не доказывая) о чем-то все-таки говорит.
Еще о большем говорит раскрытие содержания, стоящего за этой суммой совпадений. Но это – задача других наших исследований. А здесь мне важно только то, с чего я начал и к чему готов теперь теоретически перейти.
Я имею в виду проблему богатых и бедных в современной России. А также то, почему все мои публичные попытки рассмотреть эту проблему не риторически, а хотя бы классификационно, наталкиваются на истерическое сопротивление далеко не случайного характера (рис. 22).
Фактически я во всех своих публичных обсуждениях этого вопроса предлагаю только одно – уйти от обсуждения богатства и бедности вообще и начать обсуждать специфику российской бедности и российского богатства. Социальную структуру этой бедности и богатства. Если хотите – профиль бедности и богатства.
Кто оказался специфической жертвой новой российской бедности? В целом, жертвой оказались очень и очень многие. Но специфической жертвой оказались те, кто нигде и никогда подобной жертвой не оказывался. Так называемые "локомоционные" группы нашего общества. К таковым относятся ученые, научно-техническая и гуманитарная интеллигенция, педагоги, врачи. А также представители "сословий безопасности" – армии, полиции и т.п. Те, кого здесь неслучайно назвали "силовиками".
Оставим даже пока в покое силовиков. Офицеров, генералитет – в той их части, в которой это все непричастно к коррупции. Оговорим сразу, что мы коррупционный коэффициент вообще не рассматриваем. Мы рассматриваем только декларируемую социальную норму и ее воспроизводственный потенциал. А также иерархию групп и социальных тяготений, которая вытекает из подобной нормы.
Простейшие выкладки показывают, что именно по подобным локомоционным группам и был нанесен основной удар. Они оказались наиболее сильно сброшены вниз. Оставим даже в стороне вопрос о том, что это их заслуженный удел, ибо они вожделели капиталистических перемен и не желали видеть, что акторы и тенденции носят именно рассматриваемый мною характер.
Оставим также в стороне вопрос о том, что именно два уводящих от власти контрлокомоционных потока – сахаровский и солженицынский – дали подобный совокупный результат. Интеллигенция в ее рассмотренных мною модификациях дала вовлечь себя в эти потоки и отвлечь от единственной реальной задачи – задачи постиндустриальной трансформации своего общества. Что отвечало и совокупным интересам нашего общества, и классовым интересам данных групп (как оказалось, неспособных подняться не только до общенародного, но и до классового осмысления своих задач и интересов).
Оставим это в стороне и подчеркнем только, что бедность носит структурный характер. И является в этом смысле беспрецедентной.
Рассмотрим условный профиль современного общества (рис. 23).
Место локомоционных групп в этом профиле означает только одно – что российская бедность носит структурно-регрессионный характер. А российский процесс, тем самым, представляет собой именно то, о чем я говорил выше (рис. 24).
Но регрессионный процесс не имеет тормозов. Можно управлять скоростью погружения в регресс, но нельзя стагнировать регресс, зафиксировать его на некоторой фазе. Впрочем, и это мы уже рассмотрели выше с теоретической точки зрения (рис. 25)
Уходя в бесценностное и антиценностное потребительство, попадая сразу из него в регресс, двигаясь из регресса в "зооциум" (догосударственную племенную стаю) и выпадая из него в "социофлору", российское общество инволюционирует. И эта инволюция как бы отвечает интересам правящего "политического класса", который уютно чувствует себя в таком инволюционном процессе.
Но инволюция предполагает некие метаморфозы, связанные с государственностью. Государственность не может вольготно существовать в условиях регресса. Как бы ни груба была эта государственность – она все равно нуждается в тех тонких вещах, которые регресс размывает и вымывает. Отсюда принципиальная непоследовательность существующего политического класса.
Цепляясь за государственность, он вынужден осуществлять контррегрессивные изменения. Но как он может осуществить эти изменения? В чем социальная база? На какие группы он может в этом опереться? Как выглядят эти группы? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мне придется еще раз вернуться к регрессу и социальному профилю (рис. 26).