Содом и Гоморра

— Я никогда не слышал, как играет Шопен, — сказал барон, — а это было доступно для меня, ведь я брал уроки у Стамати, но он запретил мне поехать слушать мастера Ноктюрнов к моей тетке Шиме. — «Какую он сделал глупость», — вскричал Морель. — «Наоборот, — живо возразил пронзительным голосом г-н де Шарлюс. — Он доказал этим свой ум. Он понял, что я был «особой натурой» и что я мог подпасть под влияние Шопена. Хотя в общем это не сыграло бы роли, потому что я бросил музыку совсем молодым, как и все остальное, впрочем. А потом ведь можно это вообразить, — добавил он гнусавым, размеренным протяжным голосом, — всегда найдутся люди, которые слышали его и могут дать вам представление о нем. Но в конце концов Шопен был только предлогом, чтобы вернуться опять к той же медиумической стороне вещей, которой вы пренебрегаете».

Мы можем отметить, что непосредственно после внедрения вульгарного языка речь г-на де Шарлюса снова делается жеманной и высокомерной, по его обыкновению. Это происходит потому, что представление о Мореле, без всяких угрызений совести «оставляющем на месте» изнасилованную девушку, заставило его внезапно вкусить полное наслаждение. Вслед за этим его чувства несколько поостыли, и садист (подлинно медиумический), на несколько мгновений заменивший г-на де Шарлюса, исчез и передал слово настоящему г-ну де Шарлюсу, отличающемуся художественной утонченностью, чувствительностью, добротой. «Вы как-то играли XV квартет, переложенный для фортепиано, это уже в достаточной мере абсурдно само по себе, ибо нет ничего менее фортепианного. Это сделано для людей, у которых болят уши от слишком туго натянутых струн великого Глухого. Между тем как именно эта мистика, почти кричащая, божественна в нем. Во всяком случае вы его очень плохо сыграли, нарушив весь ход развития темы. Нужно играть его так, как если бы вы сами творили его: юный Морель, пораженный внезапной глухотой и несуществующей гениальностью, на мгновение застывает в неподвижности. Потом, охваченный священным безумием, он начинает играть, творит первые такты. Вслед за этим, придя в полное изнеможение от подобного усилия при вступлении, он замирает, откидывая на лоб красивую прядь волос, чтобы пленить госпожу Вердюрен, и вместе с тем давая себе передышку, дабы восстановилось значительное количество серого вещества, затраченное им при провидческой объективации. Набравшись сил, охваченный новым высочайшим вдохновением, он устремляется к великой неиссякаемой мелодии, которую берлинский виртуоз (мы полагаем, что так называл г-н де Шарлюс Мендельсона) неустанно перепевал впоследствии. Только подобным, единственно трансцендентным и воодушевительным образом я заставлю играть вас в Париже». Когда г-н де Шарлюс давал ему подобные советы, Морель ощущал гораздо больше страха, чем когда метрдотель уносил обратно отвергнутые розы и cup, с беспокойством спрашивая себя, какое это впечатление могло произвести в «классе». Но он не мог мешкать в этих размышлениях, так как г-н де Шарлюс властным тоном говорил ему: «Спросите метрдотеля, нет ли у них доброго христианина». — «Доброго христианина, — я не понимаю». — «Вы же видите, что мы уже за десертом, а это название груши. Будьте уверены, что они имеются у госпожи де Камбремер, потому что они были у графини д'Эскарбаньяс, каковой она и является. Господин Тибодье прислал их ей, а она сказала при этом: «Вот добрый христианин, который очень хорош собой». — «Нет, я не знал этого». — «Я вообще вижу, что вы ничего не знаете. Раз вы даже не читали Мольера… Ну, ладно, если вы так же не умеете приказывать, как и все прочее, попросите просто подать те груши, которые разводят здесь вблизи, это «Луиза Бонн д'Аврани». — «Это?» — «Погодите, раз вы так неловки, то я сам закажу другие, которые мне больше нравятся. Метрдотель, есть ли у вас груши Доянне де Колис? Чарли, вы должны были бы прочитать чудесные страницы, написанные по поводу этой груши герцогиней Эмилией де Клермон-Тоннер». — «Нет, мосье, у нас нет таких». — «А есть ли у вас груши Победа Жодуаня?» — «Нет, мосье». — «А Виржини Далле? Де ла Пасс-Кольмар? Нет? Ну, ладно, если у вас ничего нет, нам надо уходить. Герцогиня Ангулемская еще не поспела, пойдемте прочь, Чарли». К несчастью для г-на де Шарлюса, по недостатку ли здравого смысла, а может быть из-за целомудренности его отношений с Морелем, он всячески изощрялся в этот период, засыпая скрипача причудливыми милостями, которых последний не мог понять и на которые, по своей неблагодарной и мелочной натуре, тоже со странностями, он не мог отвечать иначе, как сухостью или грубостями, все возраставшими и повергавшими г-на де Шарлюса — бывало такого гордого, а теперь оробевшего — в приступы настоящего отчаяния. Дальше мы увидим, каким образом Морель, считавший себя в тысячу раз значительнее г-на де Шарлюса, понимал вкривь и вкось, вплоть до мелочей, горделивые поучения барона по вопросу об аристократии, принимая их в буквальном смысле.