Содом и Гоморра

Морель, чувствуя, что я не был настроен против него и питал искреннюю привязанность к г-ну де Шарлюсу, а с другой стороны, что у меня не было никакого физического влечения ни к тому, ни к другому, начал под конец проявлять ко мне чувства живейшей симпатии, как кокотка, убедившаяся, что на нее не посягают и что ее любовник имеет в вашем лице искреннего друга, не помышляющего поссорить их между собой. Он не только разговаривал со мной в точности, как когда-то Рахиль, любовница Сен-Лу, но кроме того, как мне передавал г-н де Шарлюс, говорил ему в моем отсутствии то же самое, что Рахиль говорила обо мне Роберу. И, наконец, сам г-н де Шарлюс точно так же говорил мне: «Он очень любит вас», как Робер: «Она так любит тебя». И как племянник от лица своей любовницы, так его дядюшка от лица Мореля часто приглашал меня обедать с ними. И между ними бывало не меньше скандалов, чем между Робером и Рахилью. Разумеется, когда Чарли (Морель) уезжал, г-н де Шарлюс не иссякал в похвалах на его счет, повторяя всегда, — и считая это особенно лестным для себя, — что скрипач очень хорошо относится к нему. Однако было вполне очевидным, что часто Чарли даже в присутствии «верных» бывал сильно раздражен, а не казался счастливым и покорным, как того желал барон. Впоследствии это раздражение доходило, из-за слабохарактерности г-на де Шарлюса, побуждавшей его прощать Морелю неприличные выходки, до степени, когда скрипач уже не старался скрывать свое настроение или даже напускал его на себя. Я видел не раз, что когда г-н де Шарлюс входил в вагон, где Чарли сидел с военными из числа его друзей, музыкант встречал его, пожимая плечами и подмигивая своим приятелям. Либо он притворялся спящим, как проделывает тот, кому это появление угрожает отчаянной скукой. Либо он принимался кашлять, а остальные смеялись, передразнивая слащавую манеру говорить, свойственную похожим на г-на де Шарлюса мужчинам; отводили в угол Чарли, кончавшего тем, что он возвращался как бы поневоле к г-ну де Шарлюсу, сердце которого пронзали эти насмешки. Непостижимо было, как он переносил их; и эти всякий раз различные мучения заново выдвигали проблему счастья перед г-ном де Шарлюсом, вынуждая его не только проявлять большую требовательность, но и желать совсем иного, основываясь на предыдущей комбинации, отягченной для него ужасным воспоминанием. Но как бы ни стали тяжелы потом эти сцены, следует признать, что вначале простонародный французский дух заставлял Мореля облекаться в форму очаровательной простоты, наружной искренности, даже независимой гордости, будто внушенной бескорыстием. Это была фальшь, однако эта манера была тем более благоприятна для Мореля, что в то время, как тот, кто любит, вынужден непрерывно возобновлять свои попытки, повышать себе цену, — тому, кто не любит, легко придерживаться одной прямой, никуда не отклоняющейся, изящной линии. Она отражалась, как естественный дар расы, на открытом лице этого Мореля с такой замкнутой душой, на этом лице, облагороженном новогреческим изяществом, украшающим соборы в Шампани. Зачастую, невзирая на свою напускную гордость, застигнутый врасплох г-ном де Шарлюсом, он испытывал неловкость перед маленьким кланом, опускал глаза, краснел, к восторгу барона, вкладывавшего в это настоящую романтику. А это было попросту выражением раздражения и стыда. Первое иногда проявлялось; ибо как бы спокойно и строго ни была выдержана обычная манера Мореля, он часто сбивался с нее. Порой какая-нибудь фраза, сказанная бароном, заставляла Мореля разразиться дерзкой репликой, в резком тоне, шокирующем всех окружающих. Г-н де Шарлюс с грустным видом поникал головой, ничего не отвечал, и подобно тому, как отец, боготворящий своих детей, полагает, что никто не замечает их холодности и черствости, он продолжал восхвалять скрипача. Г-н де Шарлюс не всегда оказывался таким кротким, но его возмущения в общем не достигали своей цели, потому что, находясь в постоянном общении со светскими людьми, в расчете на определенную реакцию, что он мог вызвать у них, он опирался прежде всего на трусость, если не врожденную, то приобретенную воспитанием. Взамен этого он встречал у Мореля плебейские попытки какого-то мгновенного безразличия.