Содом и Гоморра

К своему несчастью, г-н де Шарлюс не понимал, что для Мореля все стушевывалось перед вопросами, где была замешана консерватория (и его хорошая репутация в консерватории), но это обстоятельство, немаловажное впоследствии, еще не возникло к данному моменту. Так, например, представители буржуазного класса легко меняют свою фамилию из тщеславия, а знатные дворяне — из-за привилегий. Для молодого скрипача, в противоположность им, фамилия Мореля была неразрывно связана с дипломом первой степени по скрипке, следовательно он не должен был менять ее. Г-ну де Шарлюсу хотелось, чтобы Морель был всем обязан ему, даже своей фамилией. Узнав, что Мореля звали Шарль, что походило на Шарлюс, и что имение, где они встречались, называлось Шарм, он попытался убедить Мореля, что красивая фамилия, удобная для произношения, была уже половиной артистической славы, и потому виртуозу необходимо было без дальнейших колебаний принять фамилию Шармель, скрытый намек на место их свиданий. Морель пожал плечами. В качестве последнего аргумента г-ну де Шарлюсу пришла на ум несчастливая идея добавить, что у него был камердинер с такой же фамилией. Он вызвал только яростное возмущение молодого человека. «Было время, когда мои предки почитали за честь носить звание камердинера, метрдотеля при короле». — «Было и другое время, — гордо ответил Морель, — когда мои предки отрубали головы вашим». Г-н де Шарлюс был бы крайне поражен, невзначай предположив, что если бы он, даже за неимением «Шарме-ля», согласился на усыновление Мореля и обеспечение его одним из титулов рода Германтов, бывших в его распоряжении, хотя, как окажется в дальнейшем, обстоятельства не дали ему возможности предложить его скрипачу, последний отказался бы из-за одной мысли об артистической славе, связанной с его фамилией Мореля, и из-за тех толков, что пошли бы тогда в «классе». Настолько тот ставил улицу Бержер выше Сен-Жерменского предместья. В данный момент г-ну де Шарлюсу оставалось искать удовлетворения, заказывая для Мореля символические перстни с инкрустациями, гласящими древнюю надпись: «Plus ultra carol's!» Само собой разумеется, что г-н де Шарлюс должен был придерживаться иной тактики перед противником этого рода, неизвестного для него. Но кто бы оказался способен на это! Впрочем, если у г-на де Шарлюса были промахи, они бывали и у Мореля. Еще более, чем самое обстоятельство, приведшее их к разрыву, его, по крайней мере временно (хотя это временное сделалось потом окончательным), в глазах г-на Шарлюса губило малодушие, заставлявшее его теряться перед резкостями и отвечать дерзостью на ласку. Наряду с этим врожденным малодушием, он отличался неврастеничностью, соединенной с невоспитанностью, которая, вспыхивая при каждом случае, когда он был виноват или становился в тягость, была причиной того, что, когда от него требовался максимум любезности, кротости, веселого настроения, чтобы обезоружить барона, он впадал в мрачность, делался сварливым, пытался завести спор, в котором его вряд ли стали бы поддерживать, упорствовал на своей враждебной точке зрения с ничтожными доводами и с резкой грубостью, еще более усугублявшими это ничтожество. Ибо, весьма быстро истощив свои аргументы, он продолжал выдумывать их, развертывая в них во всю ширину свое невежество и свою глупость. Они едва сквозили, когда он бывал любезен и старался только угождать. Наоборот, они заслоняли все остальное при его приступах мрачности, когда они из безобидных превращались в отвратительные. Тогда г-н де Шарлюс чувствовал себя совершенно убитым, сохраняя еще некоторую надежду лишь на лучшее будущее, между тем как Морель, забывая, что барон предоставлял ему возможность роскошной жизни, позволял себе ироническую улыбку, полную снисходительной жалости, и говорил: «Я никогда ничего не принимал от кого бы то ни было. Таким образом, нет человека, которому я должен хотя бы простое спасибо».