Софья Алексеевна

Зима отошла. Долго держалась. В апреле то мороз приударит, то снегом дороги запорошит. Со Взруба видать: лед трогается. Торг с реки разбежался. Кто на берегу доторговывает, кто в ряды ушел. У пристани баркасы ладят. Смолой тянет. Улицы не сегодня-завтра чистить начнут: жижи полно. Сани-то уж на повет позакинули, а колеса по ступицу вязнут. До Коломенского бы доехать. Поди, трава окрест проклюнулася. Оглянуться не успеешь, черемуха зацветет. Из лепестков метель белая закружит. Да нет, что Коломенское. На богомолье бы куда подальше — Божий свет посмотреть. Сказала государб-братцу, согласился: почему бы вам и вправду не поездить. Что так-то век целый в теремах вековать. Софьюшка верно рассчитала: на погребение батюшки царевнам в народ выйти, в соборе показаться. Боярам не всем понравилось, да кто тогда приказать мог. А уж за первым разом на второй запрету не наложишь. Чай, не на праздник какой — на богомолье. И то сказать, почему бы и не на праздник. Вон в какие времена великая княгиня Софья Фоминишна [97]не то что на площади кремлевские да московские выходила — послов иноземных отдельно от великого князя принимала, беседы с ними вела, от себя Папе Римскому да правителям разным приветы да подарки посылала. И великая княгиня Елена Васильевна [98]от людей не крылась. Супруга схоронила, сама править взялась. Оно, может, и недолго — всего пять лет, а все ее времечко было. Все почести великокняжеские принимала, сама суд да расправу вершила, словно на престоле родилась. Это уж государь Иван Васильевич, сынок ее любезный, новые порядки завел. Известно, семерых жен в люди не выведешь. Пришлось по теремам прятать да с попами воевать, чтобы от церкви не отлучили. Никто диву не давался, когда и Маринка, Гришки Отрепьева супруга богоданная, людям показывалась. Оно верно, что воровская женка, так бояре ей как царице кланялись — свой расчет имели.

Оно и к лучшему, что государь-братец молод. На сестер старших для начала голосу не подымет. Ежели только науськают его. Пока таких вроде и не видно. Спасибо, к воспитателю своему князю Куракину благоволит. Отец Симеон сколько раз удивлялся, сколь образован Федор Федорович. Кажись, всю жизнь на военной службе, а сколько языков познал, к иноземным порядкам склоняется. Батюшка-государь, как под Смоленск ходил, Куракину поручил Москвой управлять. Верил, значит. Он и с бунтовщиками управлялся, и с ляхами воевал. Братец Федор Алексеевич первым князя из казны селом наградил — Изворино называется. В семействе Ртищевых оно было, у родителя Федора Михайловича Большого. Да Федор Михайлович, известно, за богатством не охотился. Село сестре его досталося. От нее к дьяку Якову Петровичу Булычеву. Отец Симеон сказывал, в молодых годах будто Булычев с посольством в самый Царьград ездил. Да, видно, денег больших на службе не нажил: как купил, так и продал. Не то что князь Федор Федорович. А село богатое. Сады расчудесные. Судьбы-то, судьбы людские какие разные. Как оно в «Хронографе Русском» старинном сказано: «Таковы ти суть твои игры, игрече, колесо житейское!».

20 мая (1676), на день памяти Обретения мощей святителя Алексея, Московского и Всея Руси чудотворца, патриарх благословил окольничего князя Ивана Борисовича Троекурова на отпуске, что он послан на службу во Псков.

27 мая (1676), на день памяти Третьего обретения главы Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, приходили к патриарху ко благословению боярин князь Василий Васильевич Голицын да с ним окольничий князь Григорий Афанасьевич Козловский да думной дворянин Андрей Васильевич Толстой, на отпуске, идти им на службу в Путивль.

— На отпуске к тебе пришла, государыня-царевна Софья Алексеевна, проститься. Перед дорогой дальнею. Князя мово государь-батюшка во Псков отправляет, с ним еду.

— Здравствуй, здравствуй, княгинюшка Василиса Богдановна. Как Бог милует? А ехать, гляди, скольких бояр великий государь на службы отправляет. Троекуров князь не первый, поди, и не последний.