Софья Толстая

В этот свой очередной приезд в Ясную Поляну Тургенев признался, что ему совсем не пишется, что он мог писать, только находясь в состоянии любовной лихорадки. Теперь стал стар, его не трясло, как прежде, от любви. Соня с удовольствием принимала дорогого гостя, угощая его обедами, которые были приготовлены по его заказу: манным супом с укропом, пирогами с рисом и курицей, гречневой кашей. И он ей был очень благодарен за отлично приготовленные кушанья, все время приговаривал, обращаясь к Лёвочке: «Как хорошо, что вы женились на вашей жене». Он тронул Соню своим рыцарским отношением к Женщине, а Лёвочка, вышедший из‑под тургеневской опеки, давно уже не следовал за ним подобно «влюбленной женщине». Все у Тургенева было по — западному щегольским: и дорогой дорожный кожаный чемодан, и изящный несессер, и щетки для волос из слоновой кости, и бархатная куртка, и шелковый галстук, и рубашка, и прекрасные золотые часы, которые он называл хронометром, и роскошная табакерка с нюхательным табаком, и мягкие «подагровые» сапоги. И во всем своем загранично — щегольском блеске он качался на яснополянских «первобытных» качелях. Соня тоже любила качаться на качелях, только на воображаемых, то поднималась вверх, то опускалась вниз, доходя порой до отчаяния. Когда качели уносили ее ввысь, она упивалась своей семейной жизнью, а когда они приближали ее к земле, чуть ли не ударяя об эту твердь, она сознавала всю наивность своих восторгов, осмысляя супружество как большой «хомут». Так, свою нежеланную поездку в Самару, где они владели огромной территорией земли, расценивая ее как приданое для своих дочерей, Соня сравнивала с тюремным заключением, «даже еще хуже». А для мужа пребывание в самарских степях было целительным. Он здесь купался с детьми, пил кумыс. Для нее же нахождение тут с грудным Андрюшей на протяжении двух месяцев было равносильно жертве и исполнению тяжелого семейного долга. Она испытала шок, узнав, что муж и дети ночуют в амбаре, где было полно мух и блох.

Как всегда, во время разлуки их любовь к друг другу усиливалась. Когда Лёвочка был в Петербурге, хлопотал по издательским делам, а после этого навестил тещу, проживавшую теперь в усадьбе Утешенье в Новгородской губернии, он умолял жену, чтобы она непременно спала днем и не мучила себя учебой детей. Соня часто страдала из‑за зубной боли и «личных» болей, отчего голова у нее «ошалевала», она не могла спать ни минуты. Вскоре поняла, что это вызвано новой беременностью.

Она не хотела этой беременности, сопротивлялась, как могла: «часов семь кричала, каталась, вся помертвела и всех напугала». Лёвочка испугался, что Соня умрет, и «возвратил» ей свою любовь. После рождения девятого ребенка и трех выкидышей, совершенно измученная, она больше не могла думать о родах, протестовала как могла. Но муж был убежден: беременность — это от Бога, Соня должна быть женой — матерью, а не женой — любовницей. А она считала, что он заботился не о ней, а исключительно о продолжении себя в собственных детях. Она же была только средством этой цели, то есть «удовлетворением, нянькой, привычной мебелью».

Тем не менее Соня снова подчинилась мужу, опять забеременела и зажила, как говорил Лёвочка, «по — Божески». Но после этого что‑то пошло «не так» в их отношениях. Было «холодно и далеко». В это время Соня похудела, постарела, осунулась. Она чувствовала себя одинокой и нуждалась в его нежности, но получала ее не от него, а от детей, особенно от Тани, ставшей ее настоящей помощницей. Таня ухаживала за братьями- малышами, занималась с ними, играла в куклы, гуляла и рисовала. Сама же в это время думала о гимназисте, который при виде ее воскликнул: «Jolie fille!» (красивая девочка. — Н. Н.). Таня больше всего обожала влюбляться, хотя бы «на минутку», веселиться и танцевать. Соня очень волновалась за Илюшу, что из‑за своей лени он провалится на экзаменах, но была уверена, что старший сын Сережа хорошо сдаст экзамены за седьмой класс, поэтому позволила ему играть на скрипке, подаренной папе. Ее радовал полуторагодовалый Андрюша: он пока не научился ходить, зато уже разговаривал.

20 декабря 1879 года Соня благополучно родила здорового малыша Мишу. Она кормила его грудью, хорошо усвоив заповедь мужа, что ребенок будет не вполне ее, «если вырос, развился и воспитался в свой первый, самый важный год на молоке чужой женщины». Тем временем завершились экзамены у старших детей, наступили «вакансии» (каникулы. — Н. Н.) на шесть недель. Соня следовала советам знаменитого московского врача Захарьина, считавшего, что учить детей летом, даже немного, не нужно. Необходимо снимать с ребенка заботу об уроках, чтобы ум отдыхал, чтобы появились новые силы к осени.