Софья Толстая

Софья была возмущена ужасно «злобным» отрицанием Церкви, тем, как муж грубо разрывал свои отношения с православием. Поэтому она решительно отказалась участвовать теперь в переписывании его сочинений. На первых порах Софья еще машинально, по привычке, переписывала мужнин трактат «Исследование догматического богословия», но вскоре поняла, на что посягал Лёвочка. Она быстро сложила рукопись, добавив к ней только что переписанные ею листы, и положила на стол с такими словами: «На тебе! Кому хочешь давай, я эту гадость переписывать не стану!» Софья по — настоящему взбунтовалась и, дав волю ярости, с негодованием прокричала: «Сержусь и возмущаюсь!»

Теперь ей казалось, что дом наполнен только одними разговорами о смертной казни. Как‑то к ним в гости заехал Петр Федорович Самарин, давнишний их знакомый, крупный помещик, предводитель тульского дворянства, которому Лёвочка стал пересказывать историю смертной казни, а тот, как показалось мужу, «с улыбочкой» ему ответил: «Надо вешать их». Что здесь началось: муж метался, не зная, как поступить с гостем, может быть, все‑таки промолчать, а может, «вытолкать в шею», и закричал: «Зачем же вы тогда приехали ко мне?!» А после добавил: «Мне страшно быть с вами» и с этими словами покинул зал. Софья постаралась как‑то «замять» конфликт. Вся сложность ее положения заключалась в том, что она была полностью согласна с Петром Федоровичем, негодовавшим по поводу чрезмерной распущенности крестьян в деревнях, и была не согласна с мужем, который обрушивал весь свой гнев на помещиков за их «дикое» отношение к народу — кормильцу. Лёвочка очень резко спорил со своим оппонентом, который, напротив, был очень спокоен и корректен. Софье удалось утихомирить разбушевавшегося мужа, и чаепитие продолжилось, к немалому удовольствию хозяйки, которая потчевала гостя вкусными сухариками. Вскоре муж попросил прощения у Самарина за свою вспыльчивость, объяснив свое поведение исключительно большой любовью к людям.

Лев Николаевич в последнее время ослабел, осунулся, похудел, поседел, стал унылым. Из‑за нервных перегрузок «маленькие стычки» между супругами участились. Теперь Софья думала, как хорошо им было жить «по — язычески» и как трудно жить «по — христиански». Уж лучше бы жить, как жили прежде.

Лёвочка горячо поддерживал прослушанную им лекцию Владимира Соловьева, ставшую открытым протестом против смертной казни. Софья была уверена, что сочувствие можно было найти исключительно среди философов, но никак не у Александра III и Победоносцева, который, кстати, ответил мужу, что церковная вера не может быть похожей на веру Толстого. А наследник, как от кого‑то слышала Софья, якобы просил передать графу Толстому, что он непременно помиловал бы убийц, если бы покушение было совершено на его особу, но убийц отца он простить не имел права.

Софья запомнила на всю жизнь мысль мужа о «надрезах» в отношениях любящих друг друга людей. Он сравнивал себя и ее с двумя половинками листа белой бумаги. Если надрывать лист все больше и больше, то обе половинки разъединятся навсегда и их будет невозможно соединить вновь. Софья привыкла беречь свои отношения с Лёвочкой, не раз уступала ему, чтобы не дать разорваться их супружеству. После вспышек несдержанности она приходила к нему первой, целовала его руки, плакала и просила прощения. А муж был очень гордым, знал себе цену и лишь раз сказал ей «прости». Софья как могла исправляла их совместную жизнь, чтобы она не пошла врозь.

Переступив через себя, она снова стала готовиться к отъезду мужа и старш их детей в Самару. Снова беспокоилась, что дети будут в жару по несколько раз в день купаться в реке Моче, одном из притоков Волги, и заболеют. Так и случилось. У Сережи начался кровавый понос. Муж стал ухаживать за ним, постоянно клал ему на живот теплую подушку, делал клейстер из крахмала с опиумом, также давал ему по 10 капель опиума два раза в день, заставил соблюдать строгую диету, состоявшую из куриного бульона и чая с сухарями. Софья, конечно, была не в восторге от подобного курса лечения, считала, что при кровавом поносе необходимо принимать касторку с тремя каплями опиума, а уже после этого делать теплые припарки. Но, слава богу, Сережа быстро выздоровел, стал весел и с удовольствием охотился на диких уток. Да и муж поправил свой желудок, а главное, нервы. Вылечился, как он утверждал, благодаря чудодейственному кумысу, которого ежедневно выпивал по двенадцать чашек. От этого теперь его мысли «ходили тише», он становился «сонливее, спокойнее и глупее». В это время он питался не «щеголевато», но сытно: вареной бараниной, котлетами с горошком, карасями, творогом или сырниками, кашами, то есть употреблял здоровую и полезную пищу. Жене же советовал «растить потихонечку свое брюхо» и о плохом не думать.