София и тайны гарема

Раздался звучный шлепок. Судя по звуку, он пришелся по мягкому детскому тельцу. На миг в комнате воцарилась жуткая, звенящая тишина, после чего послышался леденящий душу вой оскорбленной невинности, от которого у меня мурашки поползли по спине, поскольку ничего ужаснее в своей жизни я не слышал. Однако он возымел свое действие: евнух в другом конце комнаты выпрямился и бросил в мою сторону вопросительный взгляд. Но прежде, чем я успел жестом успокоить его, дверь в покои снова распахнулась, и Сафия осторожно высунула наружу голову. Такой я еще никогда ее не видел — волосы растрепаны, обычно бледное лицо пошло багровыми пятнами — то ли от ярости, то ли от страха, — хотя сама она, вероятно, скорее умерла бы, чем призналась в этом.

— Привет! — овладев собой, бросила она. — О, Веньеро, это ты? Сбегай, приведи кого-нибудь, чтобы забрали отсюда ребенка, хорошо?

Она неловко прижимала к груди малыша — но не из-за того, что не привыкла держать его на руках, сообразил я, и уж конечно, не потому, что насмерть перепуганный ребенок извивался всем телом. Из его разбитого носа капала кровь, и Сафия старалась держать его так, чтобы не испачкать свою одежду.

Я машинально протянул руки, чтобы забрать малыша. Даже я, никогда в жизни не державший на руках ребенка, сделал бы это лучше, чем она, родная мать.

— Нет, нет, только не ты, — резко одернула меня Сафия. — Сбегай приведи какую-нибудь женщину, кто знает, как это делать.

Хотя бедный малыш успел к этому времени накричаться до такой степени, что его вопли перешли в сдавленный хрип, однако резкий голос матери как будто придал ему новые силы, и он снова завопил что было мочи, причем так оглушительно, что без труда заглушил бы и трубы Страшного суда. Это было настоящее светопреставление — удивляюсь, как это у меня не лопнули барабанные перепонки. Выносить это и дальше было свыше моих сил. Я почувствовал, что просто не могу оставить беднягу здесь, вместе с родителями. Честно говоря, я боялся за его жизнь. Не раздумывая, я вырвал ребенка из рук Сафии и бросился бежать, стараясь не слышать страшного рева обезумевшего Мурада и грязных ругательств Сафии, которые она кричала мне вслед на своем родном итальянском.

Кубарем скатившись по лестнице, я влетел в детскую. Молоденькая чернокожая служанка с трясущимися руками суетилась вокруг почти бесчувственного тела кормилицы. Бедная женщина, скорчившись в углу, рвала на себе волосы, похоже, даже не чувствуя боли и глядя остановившимся взглядом прямо перед собой. Она безостановочно причитала:

— О Аллах, о Аллах, если ты милосерден, возьми меня к себе! Забери меня к себе прежде, чем до моего бедного Мансура дойдет, что я была ему неверна! О Аллах! Прошу тебя!

Но, увидев бледного, дрожащего Мухаммеда у меня на руках, несчастная женщина сразу же забыла о своем горе. К этому времени бедный малыш выглядел так, будто жить ему оставалось от силы минуты две, не больше: он был весь перемазан кровью до такой степени, словно ему содрали скальп, а от его стонов даже мертвый мигом сорвался бы со своего смертного ложа. К тому же он успел перепачкать кровью и меня. Руки мои выглядели так, словно минуту назад я вырвался из кровавой сечи.

Маленький Мухаммед моментально вскарабкался к кормилице на руки и почти сразу же успокоился — вернее сказать, его пронзительные вопли перешли в жалобное поскуливание. Время от времени он судорожно вздыхал и всхлипывал, словно от усталости. Несчастная кормилица, мимоходом утирая собственные слезы, сначала принялась вытирать кровь с его лица своим рукавом, а когда тот промок насквозь, — носовым платком, который протянула ей чернокожая служанка.

— Аллах, а кровь все течет и течет! — заливалась слезами кормилица, в ужасе раскачиваясь из стороны в сторону. — О Аллах, да у тебя и тут царапина, на щеке! Ах, бедный ты мой ангелочек! — Спохватившись, она толкнула в спину служанку. — Беги за Айвой! Живо! — велела она.

Я остался с ней до прихода повитухи. Кровь все еще продолжала идти, заливая ребенку лицо, а заметив побелевшее до зелени лицо повитухи и услышав проклятия, которые она цедила сквозь зубы, я понял, что старухе скоро понадобится все ее искусство. Бешенство захлестнуло меня с такой силой, что я даже сам струхнул немного. Я был зол как черт — в первую очередь на себя самого за то, что испугался. Зол до такой степени, что едва ли не бегом ринулся назад в мабейн, решив раз и навсегда высказать ненавистной дочери Баффо, да и самому принцу Мураду, если понадобится, все, что думаю о такой жестокости…

Но, уже схватившись за ручку двери, я внезапно остановился. Ноги мои разом приросли к месту: звуки яростной ссоры, еще минуту бушевавшей в мабейне, превратились в звуки страсти — такой же яростной, почти животной, как и их недавняя стычка. Внутри у меня вдруг разом все перевернулось, содержимое желудка рванулось наружу, и я согнулся едва ли не вдвое, с трудом сдерживая тошноту.