София и тайны гарема

А маленький принц… Он забился в уголок и громко кричал, глядя, как эти звери волокут его рыдающую кормилицу. Конечно, сбежались няньки, но ни одной не удалось успокоить его. Да и куда им! А ты помнишь, Абдулла, как он всегда сразу успокаивался, стоило ей только взять его на руки? А эти!.. Он так бился, что они даже не смогли его удержать. А когда они, наконец, спустили его на пол, то он заковылял вслед за ней, тянул к ней свои ручонки и рыдал так, что просто сердце кровью обливалось! Ох, Абдулла, сколько буду жить — не забуду этой сцены! Никогда, никогда! Подумать только — свои первые в жизни шаги он сделал к ней! И тогда эти… Ох, не могу! Он вцепился в ручку двери, и все плакал, плакал, пока не… Ох, кажется, целая вечность прошла, прежде чем он наплакался и уснул, бедняжка. А пока он отбивался от них, видимо, задел свою рану. Боюсь, именно тогда в нее и попала грязь. Да, да, видимо, тогда это и случилось. Но я узнала обо всем уже потом, когда была здесь.

В этот момент в наш разговор вмешалась старшая прачка.

— Ты опять за свое, гадкая девчонка! — заворчала она. — Неймется тебе! Все причитаешь, как убивался и плакал наш маленький принц, да сохранит его Аллах на долгие годы. Стыдись, глупая! Подумаешь, большое дело! Каждого когда-то — рано или поздно — отлучают от груди, и ничего такого в этом нет! Любая нормальная женщина в таком случае устраивает в доме праздник, чтобы отметить это событие, как положено по обычаю, а ты ревешь!

— Но это же совсем другое дело! — взорвалась девушка. — Клянусь Аллахом, и пусть он поразит меня на месте, если я вру, но наш маленький принц скорее умрет с голоду, чем возьмет грудь другой женщины!

Старшая прачка была женщиной весьма устрашающей внешности: высоченная, хоть сейчас в любой янычарский полк, да и телосложение под стать росту, а ручищам ее позавидовал бы любой мясник. Если в ее сердце и была некогда капля нежности, одуряющий жар и духота прачечной давно уже вытопили ее без остатка. Однако жестокости в ней не было и в помине… Или же слезы бедной служанки все-таки тронули ее зачерствевшую душу, потому что она вдруг неожиданно мягко добавила:

— Нам этого не понять, милочка, — и покачала головой.

— А я могу понять! — запальчиво возразила служанка. — Меня отняли у матери, когда я была совсем еще маленькой, но я все помню!

— Ходят сплетни, что с тех пор, как вернулся Мурад, Сафия уже больше не пользуется своими свечами из сока алое, смешанного с рутой. Нисколько не сомневаюсь, эта кривляка поняла, что ее положение во многом зависит от того, жив ее сын или нет. Случись что с ним — и ей конец. Могу поспорить, очень скоро она снова родит. Да будет на все воля Аллаха!

— Ну родит, и что с того? — буркнула чернокожая служанка, со злостью помешивая в чане кипевшее белье. — Можно подумать, если родится другой, так она его будет любить!

— Это не твоего ума дело, девочка, ведь речь идет о королевской любви, — грозно зашикала на нее старшая прачка. Ты… — она ткнула пальцем в ее темную кожу, — или я… — столь же выразительным жестом она указала на свое побитое оспинами лицо, — не нам судить об этом! Уж мы-то никогда ее не узнаем, так-то!

— А по мне, так дело тут не в том, знаешь ты о чем-то или нет! — заупрямилась служанка. — Ведь ребенок — это плод твоей любви! И вот, что я вам скажу: если ты не любишь его, то оскорбляешь саму любовь!

— Успокойся, девочка. Выкинь это из головы. Он ведь еще совсем маленький. Пройдет время, и он забудет об этом. Дети редко что помнят из того, что случается с ними, пока они такие крохотные. А если и помнят, так только лет с трех-четырех, не раньше.

— Да, возможно. Или просто стараются забыть поскорее, если это что-то страшное или грустное, верно? Но шрам у него на лице?… Он теперь останется навсегда, не так ли? И попомните мои слова: всякий раз, когда Мухаммед коснется его, случайно или намеренно, что-то темное и холодное будет тотчас всплывать в его душе, как призрак, явившийся из прошлого, чтобы напомнить ему о себе. И так до конца его дней.

Старшая прачка только удрученно покачала головой. Вне всякого сомнения, ей было жаль несчастную девушку, да и в сердце у нее, скорее всего, сохранилась еще капелька доброты… Но на плечах у нее лежала огромная ответственность — обстирывать всякий день пять сотен человек, живших во дворце, это, знаете ли, не шутка!

— Пошли! — строго велела она. — Видишь корзину с бельем? Ступай и развесь его, слышишь? А потом тебя ждут еще три таких же, как эта. И поторопись, потому что, думается мне, солнце недолго будет нас баловать. Только взгляни на небо… Видишь? Давай, девочка, пошевеливайся!