София Палеолог

— Худо об отце думаешь. Он в вере крепок, ни жена, никто другой никуда не перетянет, наоборот, только укрепит. К тому же сумеет ли ромейка власть над князем взять? И отзываются о ней хорошо, дьяк Василий Саввич Мамырев Федору Курицыну еще из Рима доброе о царевне писал: мол, сирота она, давно у папы римского из милости живет. Знаешь, каково оно — из милости жить? Я знаю, мы в Твери меньше года жили, и дед твой князь Борис добр был, очень уж отец твой ему понравился, все хотел своим сыном назвать и славу великую предрекал. Но все одно — из милости жили, а хлеб милостыни горек. И мачеха твоя будущая, такого хлебушка вкусив, княжеский ценить будет.

Иван Молодой только плечом дернул. Мария Ярославна вздохнула украдкой: весь в отца. Этот внук любимый не потому, что старший, у младшей дочери Анны тоже мальчишки один другого лучше, но Иван Молодой повторил Ивана Старшего, княгиня видела перед собой сына в детском возрасте. Раньше так хотелось тетешкать, наблюдать, как в детские игры играет, как взрослеет, превращаясь из мальца в юношу, но, видно, не судьба. У старших княжичей не бывает долгого детства, это братья Ивана Васильевича могли в игры играть, он сам встал подле отца в восемь, а стал соправителем в двенадцать поневоле, но решил, что и Иван Молодой также должен.

Зря бабушка надеялась внуку сказки рассказывать, Иван Васильевич рано приобщил единственного сына к своим делам, назвал соправителем. И хотя Иван Молодой без отцова согласия и шагу не делал, все же бояр с собой считаться заставил. Ему пятнадцатый год, женить уж пора, а тут мачеха это ромейка. Что-то волновалось внутри у парня, неспокойно было. Оправдывался тем, что она латинской веры, мол, докука в Москве будет, а в действительности беспокойно было как-то иначе. Будущих младших братьев не боялся, он уже великий князь, а вот мачеху… Объяснить не мог, откуда это предчувствие беды.

Но бабушке ничего говорить не стал. Негоже мужчине к женскому плечу в слезах прислоняться. Приедет царевна, там видно будет, что за сиротку Иван Фрязин великому князю высватал.

Зоя тоже размышляла о своей миссии. Почему именно этой иконой благословил ее старец в Риме, почему именно в день Софии и после молитвы к ней прекратилась буря?

Почему столько раз срывались ее возможные браки, чтобы сейчас вдруг забросить в далекую Московию? Чем Московия отличается от всех других стран? Почему именно она выбрана в невесты московскому правителю, разве там мало своих девушек?

Почему византийская царевна должна стать правительницей Московии и какой правительницей она должна стать?

Результатом размышлений явилось неожиданное решение. Неожиданное для остальных, но только не для самой Зои.

К Мамыреву бочком подошла Настена. Девушка служила ему еще в Москве верой и правдой, с собой взял в надежде, что к будущей княгине пристроит, поскольку Настена языки знала, у нее отец купцом был, а сестра за Фрязиным замужем. Настена умная, сама пристроилась и теперь опекала царевну, как наседка цыпленка. После того как Никиша рассказал о попытке Ивана Фрязина подкупить его, усомнился Мамырев и в Настене тоже. Вдруг Никишу не удалось подкупить, а Настену удалось? Прогнала же она от себя Никишу… Нет, с этой ловкой девкой надо ухо востро держать.

— Василий Саввич, царевна с тобой говорить хочет, но так, чтоб остальные не слышали.

— С чего это? — подивился дьяк, настороженно косясь на Настену.

Та на сомнения и внимания не обратила, добавив:

— Только чтоб Иван Фрязин не знал. И присмотрщик папский тоже.

Дьяк Мамырев кивнул:

— Пусть скажет когда.

Настена быстрая, ловкая в делах, но у дьяка подозрения, что девка Фрязину служит тайно, ему все слова царевны передает.

Настена словно подслушала его мысли, сама вдруг посоветовала:

— Василий Саввич, ты бы Фрязина этого поостерегся.

— Чего это? — подозрительно прищурился дьяк. Кто ее знает эту девку, вдруг хитра не в меру?

— Скользкий он. И болтливый очень, обещания раздает и себя ставит так, словно от него что зависит. Только не верь ему, ничего он не может, разве только языком молоть.

— Так ведь и зависит. Что-то ты на своего хозяина больно сердита. Обидел, что ль?

Дьяк Мамырев схитрил, лучше сделать вид, что не принял слова девки на веру. Он и без Настены знал, что Фрязин обещать горазд.

Девка вторую часть сказанного вроде и не заметила, а на первую откликнулась:

— Вот то-то и обидно, что зависит. Наобещал в Риме столько, что половина фрязинов теперь за нами в Москву поедут. Говорил, что на Руси мехами лавки покрывают, а золотом церкви покрыты. И что государь платить будет щедро всем, кто ни приедет.

Дьяк рассмеялся:

— А ведь правду болтун баял. У Белоозера и впрямь лавки мехами покрыты, а купола соборов в Кремле позолочены. И о том, что государь сполна платить станет, тоже правда, только вот не всем, а тем, кто стоить будет.

— Все равно болтун он! — упорствовала Настена.

— Болтун, и еще какой. Я знаю, что обещал многое. Только ты сама не болтай лишнего, пусть Фрязин пока в неведении остается.