Софийские рассказы

Бай Стояна освободили на восьмой день. Мы сразу же его окружили, чтобы понять, что произошло, но он не стал ничего объяснять. Как только мы ни старались и с какой стороны ни брались за него, чего только мы ни делали, чтобы услышать от него хотя бы слово, но он не отвечал. Замкнулся человек в себе и начал худеть. Выглядел рассеянным и отрешенным. Не торопился утром к умывальнику, как делал раньше, чтобы первым умыться и побриться перед тем, как раздадут чай. Оставлял недоеденным хлеб и похлебку. Однажды, когда принесли передачу от близких, он даже не пошел на свидание. Только написал на свертке: «Данное лицо отсутствует» — и вернул его. Надзиратель добавил: «Уехало на курорт».

Конечно, колбаса и брынза пошли на брюхо Смерти и его приспешников, которые вертелись возле него, но бай Стоян вовсе не хотел знать об этом. В следующий раз ему принесли коробку конфет и две большие плитки шоколада. Бай Стоян не успел их вернуть, потому что его приятель из гигиенической комиссии поспешил их взять и написал отправителю: «Большое спасибо. Продолжай в том же духе!» Конфеты высыпали на стол, на котором разливали похлебку, и каждый, проходя мимо, брал по одной и говорил: «Настоящий шоколад!» Только бай Стоян не прикоснулся к нему, отговорившись тем, что страдает сахарной болезнью.

Однажды он получил письмо, но, поняв, что оно от Бонки, не читая, порвал его в клочья и бросил в помойное ведро. Я смотрел на него с недоумением, а он пробормотал себе под нос:

— Хочет примирения… Нет уж, извините.

Я сделал вид, что не понимаю, кто и почему хочет примирения, но бай Стоян не стал ничего объяснять. Он таял на глазах, черты его лица заострялись, глаза лихорадочно горели, покрытые румянцем скулы выпирали… Только спустя месяц, получив в очередной раз плитку шоколада, он поделился со мной своей мукой, о чем я, впрочем, уже догадывался.

— Возьми шоколад, земляк, — сказал он мне, — и объясни: как бы ты поступил, если бы был на моем месте?

— Точно так же, как и ты! — ответил я.

— Неужели? — Его глаза засветились радостью.

— Да, бай Стоян, точно так же!

— Благодарю тебя! — выдохнул он. — Ты здесь единственный человек, который понимает меня лучше других. — Помолчав немного, он совсем неожиданно продолжал: — Я знаю, что она красавица… А там разные соблазны… Эти колечки ее, бесспорно, привлекательны, но все-таки все должно иметь меру.

— Конечно.

— Она не имеет права потешаться надо мной. Я политический!

— Верно!

— Мы с тобой коммунисты…

— Конечно.

— Вот и будем рассуждать по-коммунистически. Если чувств нет, значит, нет! Однако так ли это в данном случае? Нет!.. Но тут вмешивается враг! Никто не разубедит меня в этом! Этот шоколад, эти колбасы, взятые из других рук…

Я не знал, что ему ответить.

Он смотрел мне в глаза и спрашивал:

— Не так ли, не так ли?

И я был вынужден отвечать:

— Конечно, это так.

Однако мои слова только больше усиливали его ярость.

— Не могу переносить лицемерия! — кричал он. — Не могу!

— Ты прав.

— Благодарю тебя. Ты единственный, кто меня понимает. Бонка не выдержала трудностей. Бонка сдалась. Капитулировала перед классовым врагом. И это самое страшное, чего никогда ей не прощу. Она изменила идее. — Он долго молчал, потом добавил: — Понимаю, если бы она изменила мне с каким-нибудь товарищем, с человеком культурным, единомышленником… А она с ним… с этим никчемным адвокатишкой, мошенником!

— Да, ты прав.

— Понимаю, это классовая борьба. Всех нас подстерегает такая опасность… Но скажи ты мне, должен ли я терпеть все это, сидя здесь, за решеткой? У меня, что ли, нет желаний? Чувств? Да, она молода, жизнерадостна, красива…

— Верно, бай Стоян…

— Но ведь есть идеалы, которые нельзя попирать!

— Согласен с тобой!

— Вот этого не могу ей простить!.. Изменить мне с каким-то адвокатишкой, у которого еще молоко на губах не обсохло! Сопляк! Нет, брат, никогда у меня не было веры адвокатам! Никогда!

Он говорил долго, а я довольно нетактично спросил его:

— Когда, в сущности, все это началось?

— Что? — вздрогнул он.

— Ее связь… с адвокатом.

— Не знаю. И знать не хочу!.. Она говорит, что между ними ничего не было… Но как это не было, когда было?

— Доказательства есть?

— Какие доказательства! — сердился он. — Какие доказательства! Разве я не видел, как они сюсюкают?

— Когда и где? — продолжал я задавать свои нетактичные вопросы, побуждаемый юношеским любопытством.

Это мучило бай Стояна, но, поскольку я был «самым близким его приятелем», он прощал мне все, и к тому же ему доставляло удовольствие посыпать солью свои раны. По словам бай Стояна, это облегчало его муки.

— Я по их глазам все узнал! — кричал он.

— А точнее?

— Что точнее?

— В смысле доказательств… фактов.

Он презрительно рассмеялся мне в лицо:

— Слушай, земляк, ты дурачок или прикидываешься дурачком?.. Какая женщина притащит адвоката среди ночи в тюрьму, чтобы оказать давление на своего жениха?.. Какая порядочная женщина позволит себе это? Они предложили мне, представь себе, подписать декларацию… что я отказываюсь от своих идей. Что ты на это скажешь?

— Но это все-таки…

— Что все-таки?

— Не измена… Это нечто иное… В смысле…