Софийские рассказы

Это меня очень задело. Я потянулся, чтобы схватить его за ворот, но воротника у него не оказалось. Из-за внезапно наступившей в июне жары он был в футболке. Я схватил его за голую шею. А железнодорожники хихикали и советовали давить осторожнее, чтобы не удушить его совсем. Я им ответил, что он не заслуживает другой смерти, и не отпускал его.

— Ах, так ты удушить меня хочешь? — кричал краснощекий и отпихивал меня.

Я не удержался на ногах и упал на руки железнодорожников.

— Он меня задушить хотел! — продолжал краснощекий.

— Да! — признался я. — Хотел!

Железнодорожники смеялись и ждали, что я снова потянусь к этой отвратительной мягкой шее, которая стала красной, как свиной окорок. Кожа у краснощекого, облагороженная годами сидения в закусочной, была очень нежной, потной и скользкой. Мне стало противно, и я сказал ему:

— Мерзавец, зачем народ обманываешь?

— Кто ты такой?

— Нет, сначала скажи ты: кто ты такой?

— А это ты сейчас узнаешь… Товарищ милиционер!

Он пищал, как дудка, — я его действительно чуть не удушил.

— Товарищ милиционер, арестуйте этого хулигана! Он покушался на мою жизнь.

— На чью жизнь? — уточнил милиционер.

— На мою. Милиционер не поверил.

Я обратил внимание на то, что в руке милиционера была рюмка с вином.

— А твое вино тоже разбавлено? — спросил я его.

— Да как будто нет, — ответил он и отпил глоток.

— Ну да, конечно, для народной милиции вино всегда неразбавленное!

Милиционер нахмурился:

— Что ты хочешь этим сказать?

Железнодорожники умолкли.

— Разве меня так трудно понять?

— А вот я не понял. Выражайся яснее.

— Пусть тебе красномордый объяснит.

Железнодорожники сохраняли молчание. Я презрительно посмотрел на них.

— Бабы! — бросил я им. — Пейте свою мастику! Ну чего вы на меня уставились?

Один из них поднял фонарь, чтобы осветить меня, хотя в закусочной и без того было светло. Я повернулся и пошел к выходу, а краснощекий начал орать мне вслед, чтобы я заплатил за мастику.

— Да, ты прав, — сказал я и вернулся к стойке. — В этом ты прав, но разбавлять вино водой не смеешь!.. Дай мне еще одну мастику.

— Не могу.

— Как это не можешь? А план?.. Товарищ милиционер!

Я обернулся, но милиционер уже исчез. Не было и железнодорожников, они показали мне спину, потому что я действительно был пьян. Мне стало тоскливо — все от меня бегут. Я почувствовал себя одиноким, каким и был до сих пор, и мне захотелось плакать от обиды, кричать, ругаться, скандалить. Пусть появится милиция! Но только какая от этого польза? Вышел я из закусочной и отправился куда глаза глядят. Шел и злился на себя за то, что не мог даже вызвать милицию. Мне хотелось с кем-нибудь поругаться. Но на улице было тихо. Где же люди? Не было еще девяти часов, а все уже разошлись спать. Бездонная провинциальная скука…

Я пересек площадь, встал на возвышающееся над проезжей частью улицы место для милиционера-регулировщика и начал регулировать воображаемое движение машин. Вскоре мне это надоело, и я продолжил свой путь. Сначала в голове моей шумело, меня сильно пошатывало. Но потом свежий воздух взбодрил меня. От Марицы потянуло сыростью, и я направился к берегу реки.

Мною овладело опасное искушение поплавать. Был июнь. Ночь стояла теплая. Я перешел через мост, спустился к ракитам на другом берегу. Таким решительным я никогда не был. В эту июньскую ночь мне показалось, что я необыкновенно сообразителен и наблюдателен. От моего взгляда не ускользало ничего. Листья деревьев в темноте казались сделанными из стали. Я миновал акациевую рощицу и подошел к воде. Передо мной текла река — широкая, полноводная. Временами слышался плеск, будто кто-то купался, но в воде не было людей. На противоположной стороне реки чернели корпуса завода. Градирни были похожи на горшки, а трубы торчали подобно орудиям. Мерцало множество огней. Высоко в небо поднимались красные клубы серного дыма. Со стороны завода доносился непрерывный шум, как будто гудела подземная железная дорога. Я стоял и смотрел, словно в оцепенении, и не мог сделать ни шага. Ботинки мои утопали в холодном песке. Река продолжала бежать, волны плескались о берег, завод шумел, огни подмигивали мне, будто хотели со мной заговорить.

По небу неслись рваные облака. Порой между ними появлялась луна, но в свете заводских огней она бледнела и становилась почти не видна. Я пытался угадать, где кислородный, суперфосфатный, серный, механический цеха, автобаза. Вся эта громадина напоминала мне старинную крепость. В этой крепости служил и я, солдат с грузовиком. Подумав об этом, я вспомнил, что был такой поэт, Никола Вапцаров[3]. Я попробовал прочитать его стихотворение, в котором говорится о заводе будущего, но не мог вспомнить ни слова. Если бы рядом со мной была Виолета!..

По обоим берегам реки темнели старые вербы, опустившие ветви до самой воды. Сразу за вербами начинался заводской двор. Он тянулся до холма, у подножия которого тонуло в тени деревьев кладбище. Рядом с ним проходила железнодорожная линия. Грустное это было место. Хорошо, что завод работал и ночью, времени для грусти и печали не оставалось.