Софийские рассказы

Через некоторое время в коридоре послышались шаги и замерли возле моей камеры. Звякнули ключи, и дверь отворилась. На пороге стоял Векилов — высокий, улыбающийся, в кителе с белым подворотничком. Видно, и самочувствие, и настроение у него было неплохое. Может, причиной тому был теплый летний день…

Не закрывая двери, Векилов вошел прямо в камеру, сел на матрац, поинтересовался, как я провел ночь. Я ответил, что хорошо.

— Ну да, ты человек привычный, — улыбнулся он. Глаза его хитро светились. Можно было подумать, что ему приятно сидеть вместе со мной в арестантской. Он всем своим видом говорил: смотрите, какой я демократичный. Я хотел довольно резко сказать ему, что если бы он провел хотя бы одну ночь в этой камере, то лучше изучил бы условия. Однако решил не вести себя вызывающе, потому что он тогда завелся бы и проговорил на эту тему не меньше часа. Я только спросил его, долго ли он будет еще держать меня под арестом.

— Пока не протрезвеешь.

— Я уже трезвый.

Он посмотрел мне в глаза. Наверное, они у меня были красные, потому что он спросил, не болел ли я чем-нибудь.

— Никогда! — ответил я ему.

— Завидую тебе, А я вот все никак не избавлюсь от своих болезней.

Я сказал ему, что надо лечиться, но он ответил, что ему ничего не помогает.

— Расплачиваюсь за свои грехи, — продолжал он вздыхая.

— Действительно, если борьбу можно назвать грехом…

— По отношению к здоровью — да! По отношению к народу — нет! — Он посмотрел на меня продолжительно и неожиданно сказал: — Вот ты толковый человек. Почему ты выбрал именно эту профессию?

— Потому что это обыкновенная профессия и никого не соблазняет.

— Не хочешь быть искренним. Ты бы мог быть директором предприятия, начальником милиции, преподавателем в экономическом техникуме, ассистентом в университете, работником в аппарате партии… Кем угодно! И почему ты застрял здесь?.. Ты же орел! Ты должен летать!..

Я рассмеялся и ответил, что каждый день пролетаю на своей машине сотни километров. Неужели мне этого мало?

— Нет, нет, ты сбился с дороги! — настаивал он.

— Напротив, моя профессия мне очень нравится! Чудесная профессия!

— Брось шутить…

Он уселся поудобнее на матраце, а меня пригласил сесть на деревянную табуретку, стоявшую за дверью камеры. Я сел, и камера вдруг показалась мне не такой уж неуютной. Солнечные лучи веером падали через окно. С улицы долетал шум, и это напоминало мне о внешнем мире. Я успокоился: сам начальник милиции сидел передо мной на матраце, а я — на табуретке, будто мы поменялись ролями. Мне было любопытно, что же будет дальше.

— Слушай, — продолжал Векилов, — давай оставим глупости. Вопрос очень серьезный. Речь идет о твоем будущем.

— О каком будущем? — возразил я. — Вы шутите! Мне скоро сорок. Все уже позади. К тому же моя профессия очень сочетается с моими изношенными нервами. Я не могу сидеть на одном месте. Понимаете? Предпочитаю ездить. Не хочу никакой другой работы. Зарплаты мне хватает. Почестей мне не нужно.

— Лишь бы оставили тебя в покое?

— Пожалуй!

— Новое дело! Ведь это бегство от ответственности! Никаких желаний, никаких стремлений. Прекрасно!

— Стремления свои я давно оставил…

Я в сердцах махнул рукой и замолчал. Не хотелось мне больше его сердить.

Мы оба смотрели в открытое окошко и будто впервые видели солнечный свет, лившийся в камеру. Пол был пыльный, на вешалке висел какой-то халат, под ним стояли веник и обыкновенный глиняный горшок.

Человек, который сидел передо мной на соломенном матраце и пытался проникнуть в мое будущее, был моим другом. Любил меня, но никак не мог поверить, что мне ничего не нужно, что я доволен своим положением, что все другое лишь осложнит мою жизнь, сделает меня излишне подозрительным.

— Значит, у тебя нет никаких желаний?

Я улыбнулся в ответ:

— Как так нет? Самое большое мое желание делать в день по нескольку рейсов, чтобы не остановилось строительство. Разве этого мало? Вот так я самым непосредственным образом участвую в строительстве социализма.

— Твои возможности более значительны. Ты преступно безалаберно относишься к жизни, понапрасну растрачиваешь свои силы. Это ты понимаешь?

— Я не машина.

— Да, но сейчас ты машина… Вернее, часть машины, на которой ездишь.

Его слова задели меня за живое. В самом деле — что такое каждый прожитый мной день?

Я вскочил и предложил ему уйти отсюда и не терять понапрасну время в пустых разговорах. Он улыбнулся и напомнил мне, что я все-таки арестованный, посажен в камеру за нарушение общественного порядка в гостинице, и следствие по моему делу еще не закончено. Я ответил, что со мной подобные шутки не пройдут, но он продолжал сидеть, вызывающе глядя на меня большими веселыми глазами. Мне трудно было разгадать его намерение. Он или скучал, или пытался меня перевоспитывать на старости лет. Пустые хлопоты, если он действительно вообразил, что из корявого сучка можно сделать свирель.

Наконец он поднялся и сказал, что сообщил на автобазу, что я задержан. Я испугался, но он поспешил меня успокоить:

— Я сказал, что ты мне нужен для расследования одного важного судебного дела. Ты доволен?

— Спасибо вам…