Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше

Сексуальный абьюз, напротив, проявляется скрытно и незаметно, так, что его никто явно не ощущает. Кстати, речь никогда не идет о «сексуальном абьюзе» между взрослыми. Разве что о злоупотреблении «слабостью», например, в отношении пожилых людей, так называемых незащищенных слоев населения. Незащищенность – это именно та крохотная лазейка, через которую могут действовать люди с таким психологическим типом личности, как у Г. Эта деталь и делает понятие согласия таким относительным. Очень часто сексуальный абьюз или злоупотребление слабостью сопровождаются одинаковым отрицанием реальности: отказом от признания себя жертвой. Действительно, как признать, что тобой воспользовались, когда невозможно отрицать тот факт, что ты сама была согласна? Когда в данном случае ты почувствовала тягу ко взрослому, который не замедлил этим воспользоваться. Долгие годы я буду противиться этому понятию жертвы, будучи не в силах применить его по отношению к себе.

Пубертат, подростковый возраст, здесь Г. был прав, это время бурной чувственности: секс во всем, желание переполняет, захлестывает вас, накрывает волной, оно незамедлительно должно быть удовлетворено и только и жаждет встречи, чтобы обрести взаимность. Но некоторые различия невозможно устранить. Несмотря на самые благие не свете намерения, взрослый всегда остается взрослым. И его желание – это ловушка, в которую он только и может что заточить подростка. Разве эти двое могут быть на одном уровне владения собственным телом и своими желаниями? Кроме того, уязвимый подросток всегда в первую очередь ищет любви и только потом сексуального удовлетворения. И в обмен на столь желанные знаки внимания (или деньги, в которых нуждается его семья) он соглашается стать объектом удовольствия, на долгое время отказав себе в возможности быть творцом, действующим лицом и хозяином собственной сексуальности.

Характерной чертой всех сексуальных хищников, в частности педофилов, является отрицание тяжести их деяний. Они обычно выставляют себя либо жертвой (соблазненной ребенком или распутной женщиной), либо благодетелем (приносившим своей жертве только добро).

В романе Набокова «Лолита», который я прочитала и перечитывала после моей встречи с Г., мы становимся свидетелями приводящих в замешательство откровений. Гумберт Гумберт пишет свою последнюю исповедь, находясь в психиатрической больнице, в которой он в скором времени умрет, немного не дождавшись суда. И он абсолютно не жалеет себя в ней.

Какая прекрасная возможность для Лолиты получить хотя бы такое возмездие, признание виновности своего приемного отца напрямую из уст того, кто украл у нее юность. Как жаль, что к моменту написания этого признания она была уже мертва.

В наше претендующее на «возврат пуританства» время я часто слышу, что, если бы подобное произведение Набокова было издано сейчас, оно обязательно было бы подвергнуто цензуре. Однако мне кажется, что «Лолита» – это все что угодно, только не воспевание педофилии. Даже наоборот, это самое сильное, самое действенное ее осуждение из всех, что можно прочитать на эту тему. Я, кстати, всегда сомневалась, что Набоков мог быть педофилом. Конечно, настойчивый интерес к этой провокационной теме он проявлял дважды. Первый раз в повести «Волшебник», написанной на его родном языке, и годами позже в «Лолите», имевшей успех планетарного масштаба. И это не может не вызывать подозрений. Может быть, Набоков и боролся с некоторыми склонностями. Не знаю. И все же, несмотря на бессознательную порочность Лолиты, ее игры в обольщение и жеманство старлетки, Набоков никогда не пытался сделать из Гумберта Гумберта благодетеля, а уж тем более хорошего человека. Напротив, это повествование о страсти его персонажа к нимфеткам, страсти неистовой и больной, которая мучила его на протяжении всей жизни, наполнено беспощадной ясностью происходящего.

Произведения Г. далеки от раскаяния, и в них нет даже намека на сомнения. Ни единого следа сожалений, никаких угрызений совести. Почитать его – так получается, что он буквально был рожден для того, чтобы подарить подросткам возможность раскрыться, которой они были лишены ограниченной культурой общества, показать их потенциал им самим, пробудить в них чувственность, развить способность давать и отдаваться.

Такое самоотречение может претендовать на установку статуи в Люксембургском саду.

* * *

С Г. я на своем опыте убедилась, что книги могут быть ловушкой, в которую заключают тех, кому говорят, что любят, могут быть наносящим огромный урон орудием предательства. Как будто его появление в моей жизни было недостаточно разрушительным, так еще ему понадобилось все задокументировать, извратить, записать и увековечить все свои злодеяния.