Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше

Паническая реакция первобытных племен на любые попытки их сфотографировать может вызвать улыбку. Но я как никто другой понимаю, что это такое – быть пойманной в западню искаженного изображения, урезанной версии себя, гротескного и уродливого клише. Завладеть с такой жестокостью образом другого человека – значит украсть его душу.

В промежутке между моими шестнадцатью и двадцатью пятью годами в книжных магазинах друг за другом, не давая мне передышки, появились: роман, чьей героиней я и должна была стать; затем очередной том его дневника, охватывающий период нашего знакомства и включающий в себя некоторые из моих писем, написанных в четырнадцать лет; спустя два года карманное издание той же книги; сборник писем, посвященных разрыву отношений, включая мое; и это не считая газетных статей и телевизионных интервью, в которых он трепал мое имя. Позже опубликовали еще один том его черных записных книжек, в котором он с упорством одержимого снова обращался к теме нашего разрыва.

Появление каждого из этих изданий, независимо от того, как я о них узнавала (всегда находились добрые люди, которые спешили мне об этом сообщить), граничило с преследованием. Для всех остальных это было не более чем прикосновение крыла бабочки к зеркальной глади озера, для меня же сродни землетрясению, невидимым толчкам, сотрясающим основы, лезвию ножа, пронзившего незаживающую рану, сотне шагов назад от того прогресса, которого, как мне казалось, я добилась в своей жизни.

Чтение тома его дневника, в основном посвященного нашему расставанию, вызвало у меня грандиозный приступ паники. Г. использовал наши отношения в своих целях и выставил их на всеобщее обозрение в наиболее выгодном для него свете. Его мастерство промывки мозгов по-макиавеллевски вероломно. В своем дневнике он превратил нашу историю в идеальный художественный вымысел. О распутнике, ставшем святым, исцелившемся развратнике, изменнике, вернувшемся на пусть истинный. Вымысел напечатанный, но не имевший отношения к действительности, опубликованный с точно выверенной временной задержкой, то есть к тому времени, когда истинные события уже давно растворились в страницах романа. Я предательница, разрушившая идеальную любовь, та, кто все испортила, отказавшись быть рядом с ним во время всех этих преображений. Та, которая не захотела поверить в этот вымысел.

Меня ошеломило его нежелание видеть, что эта любовь изначально была обречена. С самой первой минуты у нее не было ни единого шанса на будущее, потому что Г. любил во мне только одно – вещь мимолетную и быстротечную – мою юность.

Страницы эти я прочитала залпом, находясь в каком-то измененном состоянии сознания, в трансе вперемешку с бессилием и гневом, ужасаясь огромному количеству лжи и лицемерия, страстному стремлению выставить себя жертвой и снять с себя всякую ответственность. На последних главах мое дыхание начало сбиваться, будто некие невидимые силы давили одновременно на солнечное сплетение и на горло. Жизненная энергия покинула тело, словно ее поглотили чернила этой мерзкой книги. И только укол валиума смог купировать приступ.

Еще я обнаружила, что, несмотря на мой полный отказ от общения с Г., он втайне оставался в курсе всех моих дел. Кто ему давал информацию, я не знаю. На некоторых страницах своего дневника он даже намекал, что с момента нашего расставания я попала под влияние некого наркомана, который вскоре довел меня до самого плачевного состояния, что Г. и предрекал, когда я уходила от него. В то время как он, мой спаситель, делал все, чтобы оградить меня от опасностей, присущих моему юному возрасту.

Именно этим Г. оправдывал свою роль в жизни соблазненных им девочек-подростков. Он не позволял им стать изгоями, отбросами общества. О, скольким несчастным заблудшим девочкам он пытался спасти жизнь, но тщетно!

В то время никто не подсказал мне, что я могу подать жалобу, ополчиться на его издателя за то, что он не имел права публиковать мои письма без моего согласия, выставлять напоказ сексуальную жизнь несовершеннолетней так открыто, что ее личность стала узнаваемой, не говоря уже о имени, инициалах, фамилии и тысяче других мелких подробностей. Впервые в жизни я начала чувствовать себя жертвой, но все еще не могла связать это слово со своим всепоглощающим состоянием беспомощности. К этому прибавилось смутное ощущение, что, находясь с ним в отношениях, я не только удовлетворяла его сексуальные фантазии, но и послужила идеальным фоном для того, чтобы он помимо моей воли продолжил распространять свою литературную агитацию.