Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше

Несмотря на ее возбуждение и взволнованный вид, я улыбнулась и согласилась немного поболтать. Мы сели, и на меня обрушился поток слов. Натали рассказала о своем детстве, распавшейся семье, бросившем ее отце. Как тут не узнать себя? Тот же сценарий. Такое же страдание лилось из ее уст. Затем она рассказала мне, сколько зла ей причинил Г., о его уловках, чтобы изолировать ее от семьи, друзей, всего, из чего состояла жизнь юной девочки. Напомнила мне, как Г. занимался любовью, механически и однообразно. Несчастная малышка, которая, как и я, спутала любовь с сексом. Я поддалась ее настроению, вспомнила все, каждую деталь. С каждым новым ее словом я все больше дрожала от нетерпения тоже в подробностях рассказать, до какой степени воспоминания об этом опыте продолжают ранить меня.

Натали без конца говорила, извинялась, кусала губу, нервно смеялась. Если бы Г. стал свидетелем этой встречи, он, несомненно, был бы в ужасе, ведь он всегда старался не допустить малейшей возможности контакта между своими любовницами. Вероятно, опасаясь обнаружить себя посреди разъяренной толпы, объединенной жаждой мести.

У нас обеих появилось чувство, что мы нарушаем запрет. Что же нас так глубоко связывало, сближало? Острая потребность довериться тому, кто сможет нас понять. И действительно, мне самой становилось легче от этого неожиданного чувства единения с девушкой, которая несколько лет назад была не более чем одной из соперниц.

В этом новом для нас порыве женской солидарности мы старались утешить друг друга: это время осталось далеко позади, мы можем даже посмеяться над ним, без ревности, страданий и отчаяния.

– Говорил, что он ас из асов, лучший в мире любовник, каким же он был напыщенным на самом деле!

Нас охватил приступ дикого хохота. И вдруг лицо Натали снова стало расслабленным и сияющим. Таким, какое поразило меня пять лет назад.

А потом всплыла Манила, маленькие мальчики.

– Ты думаешь, он все-таки гомосексуалист? Или педофил? – спросила меня Натали.

– Скорее всего, эфебофил[10]. (Изучая языкознание, я наткнулась, не помню, у какого автора, на это слово, чем очень гордилась.) На самом деле он по-настоящему любит только возраст полового созревания, в котором он, несомненно, сам и застрял. Хоть он и страшно умен, но его психическое развитие остановилось на уровне подростка. Понимаешь, когда он находится рядом с совсем юными девочками, он сам чувствует себя тоже четырнадцатилетним мальчишкой, именно поэтому он абсолютно не осознает, что делает что-то плохое.

Натали снова захохотала.

– Да, ты права, мне так проще о нем думать. Иногда я чувствую себя такой грязной. Будто это я спала с одиннадцатилетними мальчиками на Филиппинах.

– Нет, это не ты, Натали. Мы тут ни при чем. Мы сами как эти мальчишки. Нас некому было тогда защитить. Мы думали, что живы только благодаря ему. На самом же деле он нас использовал, возможно, неосознанно. Впрочем, это характерно для его патологии.

– Мы хотя бы можем спать с теми, с кем хотим, не только со стариками! – прыснула со смеху Натали.

Теперь у меня было доказательство, что я не одна несла тяжкое бремя встречи с Г. И вопреки написанному в его книгах он оставлял у своих любовниц не только светлые воспоминания о себе.

Мы не обменялись ни телефонами, ни чем-то другим, что помогло бы нам встретиться в будущем. Это было не нужно. Мы крепко обнялись и пожелали друг другу счастливого пути.

Что стало с Натали? Надеюсь, она встретила парня своего возраста, который полюбил ее со всеми ее страданиями и избавил от чувства стыда. Надеюсь, она победила в этой битве. Но сколько их таких еще, крадущихся по стеночке, как она в тот день, с искаженным, изможденным лицом, с таким жгучим желанием быть услышанной?

* * *

Это невероятно. Я никогда бы не подумала, что такое возможно. После стольких провалов в личной жизни, стольких тщетных попыток поверить в любовь мужчина, который сейчас находится рядом со мной, сумел излечить большинство моих ран. У нас растет сын, и он сейчас входит в подростковый возраст. Сын, который помогает мне взрослеть. Ведь для того, чтобы стать матерью, сначала пришлось перестать быть вечно четырнадцатилетней девочкой. Он красивый, с очень нежным взглядом с небольшой поволокой. К счастью, он почти не задает мне вопросов про мою юность. И это очень хорошо. Довольно долгое время мы существуем для наших детей только с момента их рождения. А возможно, он тоже интуитивно чувствует, что есть некая сумеречная зона, в которую лучше не заходить.

Когда у меня случаются депрессивное состояние и панические атаки, я часто предъявляю это своей матери. Я постоянно пытаюсь добиться от нее хоть какого-то подобия извинений, малейшего признака раскаяния. Я усложняю ее жизнь. А она никогда не уступает, не сдает своих позиций. Когда я пытаюсь заставить ее передумать и обращаю ее внимание на окружающих нас подростков: «Смотри, неужели ты не видишь, что в четырнадцать лет они совсем еще дети?» – она отвечает: «Ничего общего. Ты была гораздо более зрелой в этом возрасте».