Сойкина Ворона (СИ)

— Эй, кто здесь? Жень, это ты вернулась? — послышался подрагивающий голос Мироновой, раздался тихий стук, и только тогда я моргнула и осознала, что сижу на полу у стены, скрючившись и обхватив колени, стремясь сохранить хоть часть своей целостности, не дать внезапной боли разодрать себя изнутри, оставив одну пустую оболочку.

Отвечать Светлане не стала, я не могу и не хочу говорить ни с кем, но она была настойчива.

— Женя, Же-е-ень! Не пугай меня, это же ты? Можно мне войти и посмотреть? — дверь скрипнула, Миронова охнула и через секунду очутилась передо мной на коленях. Схватила за плечи, затрясла, заглядывая в лицо и чуть ли не заголосила: — Жень-Женечка, что с тобой? Что случилось? Плохо? Скорую? Я мигом!

Она рванулась, вскакивая, но я схватила ее за запястье и сжала его так, что девушка вскрикнула.

— Нет! — выдавила из себя и прошлась по ней взглядом снизу вверх, встречаясь взглядами. На Светлане была серая футболка Сойкина, судя по размеру, и спортивные штаны, подкатанные снизу.

Девушка распахнула глаза, глянула сама на себя, ойкнула и опять бухнулась передо мной на колени.

— Жень-Жень, ты только не подумай чего такого! В смысле про нас с Мишей… — торопливо затараторила она. — Ничего не было, ты что! Вообще и близко, Жень! Он мне помогает, правда-правда! Жень, ну ты хоть словечко скажи, а! Сидишь тут, белая как стена и молчишь. Жень, реально это все я.

— Что ты? — заставила произнести себя, на самом деле не интересуясь ответом.

Не понимание — знание, что так и есть, не было ничего у Сойкина с Мироновой пришло как ниоткуда еще до того, как Светлана ворвалась и начала меня убеждать. Миша не такой, нет в нем подлости, он бы все честно и в лоб… Но ведь это не меняло ничего в том, что я за один вдох буквально поняла о себе.

— Я из дому вчера ушла, куда идти не знала, в офис хоть согреться прибежала, а там Миша. Ревела сидела в спортзале, уже мысли вздернуться к чертям были, но мама же и мелкие, кто им поможет. А как к Яшке возвращаться, он же меня в карты проиграл, представляешь! Позор такой, рассказать кому язык не повернется. А Миша пришел, разговорил, сказал, мол, дура я, конечно, но все равно поможет. Привез меня сюда, переночевать чисто, пока мои вещи у Яшки заберут… я же без всего, Жень, прямо в халате сбежала, он в стирке сейчас, а Миша вещи дал. Сказал — квартиру найдем мне жить, денег с парнями займут, с продуктами помогут поначалу, только надо обязательно Корнилову сдаться, что я по чужим докам-то… Жень, ну ты скажи хоть что-то! Миша у тебя — добрый и отзывчивый, ему ни на кого не наплевать, всем бы такими быть. Он очень хороший и все время о тебе говорит, вот клянусь!

— Я знаю какой он, — пробормотала, глядя сквозь Миронову.

Я действительно уже знаю какой он, и как раз это и станет причиной моей погибели. Вот почему нечто во мне, инстинкт самосохранения, упорно протестовало против сближения с Мишей. Никто в своем уме и имея выбор, не подпишет собственноручно свой смертный приговор. А я слышала рев тревоги внутри, но похоть и голод по чувствам заглушили его, и вот я обречена. Все, поздно. Только тень подозрения, порожденная чужой пустой трепотней, продемонстрировала мне со всей безжалостной четкостью — я пропала! Я не смогу сама отказаться от Миши! Я не могу лишиться всего того тепла, что вломилось беспардонно в мое существование с ним! Не смогу, ни по какой причине, даже если бы Миронову он притащил, чтобы переспать!

Осознала себя не просто сидящей на этом полу, как собака, которую пнули, но и с абсолютной четкостью увидела, что было бы дальше. Собаке этой не разлюбить уже своего хозяина, поскулив, она опять поползет и униженно попросит о новой капле тепла. Пусть и сделает больно, но потом же погладит, согреет, сделает это как никто другой на всем белом свете, ведь никому другому дела до этой псины нет и не было до сих пор. А ему — есть. По-настоящему. А, почувствовав это, бесконечно голодной душой отказаться невозможно, даже пусть боль раз за разом. Боль — плата за тепло потом, которого никто больше не даст. Отвратительно видеть себя абсолютно жалким, навсегда теперь зависимым от душевной близости, существом, но обратной дороги мне уже практически не разглядеть. Бесконечно гордыми, несгибаемыми и независимыми мы бываем только в своих мечтах или же когда и так совершенно одиноки. Вот о чем предупреждал инстинкт. Запас прочности иссяк, жить вне общей с Сойкиным атмосферы больше не могу.

В дверь позвонили, а потом и замолотили, Миронова, что так и тарахтела что-то, во что я уже не вслушивалась, оглушенная своими мыслями, вскочила.

— Сиди, Жень, не вставай резко, ты бледная такая — ужас! Я посмотрю кто там и вернусь помогу.