Союз Сталина. Политэкономия истории

Реставрация, которую проводил Сталин, была настолько очевидна, что на нее обратил внимание даже Гитлер, который в интервью редактору газеты «Лейпцигер нейесте нахрихтен» в начале 1930-х гг. замечал: «Нельзя забывать, что коммунизм Сталина представляет собой новую форму русачества… Сталин — ничто иное, как великоросс, наследник Ивана Великого»[2039]. «Сталин, — подтверждал в 1936 г. У. Черчилль, — к настоящему моменту стал представлять русский национализм…»[2040].

Видный американский социолог Н. Тимашев, назвал происходивший переворот ««Великим отступлением» от чисто коммунистических позиций, которое началось в 1934 году», и посвятил ему отдельную книгу[2041]. «Будучи искренним и нераскаявшимся западником, он (Троцкий), — пояснял причины этого переворота американский историк Э. Карр, — был неуместен в период, когда возвращение к русской национальной традиции хитро сочеталось с достижениями революции. Будучи революционером до кончиков пальцев, он был неуместной фигурой в эпоху, которая, казалось, встала на путь консолидации и стабилизации»[2042].

«Русская революция переживает свой термидор, — подводила итог летом 1936 г. французская «Le Temps», — Сталин познал всю бессодержательность чистой марксистской идеологии и мифа о мировой революции. Хороший социалист, он, прежде всего, патриот и понимает всю опасность, которой избегла страна, отойдя от идеологии этого мифа. Он, вероятно, мечтает о просвещенном деспотизме, о своего рода патернализме, конечно, далеко отошедшем от капитализма, но также весьма далеком от химер коммунизма»[2043].

У Большого террора была своя термидорианская составляющая: Сталин в марте 1937 г. оценивал общее количество троцкистов и зиновьевцев в 30 тыс. человек, из них «уже арестовано 18 тысяч…, значит, 12 тыс. остается»[2044]. Но «какое значение могут иметь 20–30 тысяч оппозиционеров на партию в два миллиона членов? Голое сопоставление цифр не говорит в таком вопросе ничего, — отвечал в 1936 г. Троцкий, — Десятка революционеров на полк достаточно, чтобы в накаленной политической атмосфере увлечь его на сторону народа»[2045].

Однако число этих оппозиционеров вовсе не объясняло количество жертв террора, которых, только расстрелянных, было почти в 40 раз больше.

Кадровая революция

Изжив период голода в области техники, мы вступили в новый период, в период, я бы сказал, голода в области людей, в области кадров, в области работников, умеющих оседлать технику и двинуть ее вперед.

И. Сталин. 05.1935[2046]

«Молодая история Союза отчетливо распадается на две эпохи: эпоху борьбы и эпоху строительства, — отмечал Л. Фейхтвангер, — Между тем хороший борец не всегда является хорошим работником, и вовсе не обязательно, что человек, совершивший великие дела в период Гражданской войны, должен быть пригоден в период строительства…»[2047]. «Мы все — не строители, а критики, разрушители, — подтверждал историк и эмигрант Б. Николаевский, — В прошлом это было хорошо, теперь, когда мы должны заниматься положительным строительством, это безнадежно плохо. С таким человеческим материалом… ничего прочного построить нельзя»[2048].

Но даже эта неспособность меркла, по сравнению с другим, еще более грозным явлением, порожденным переходом от революционной к мирной жизни: «ни физически, ни морально ни рабочий класс, ни партия не представляют из себя того, чем они были лет десять тому назад…, — отмечал в 1928 г. один из лидеров оппозиции Х. Раковский, — люди с богатым революционным прошлым, несомненно честные, лично дававшие многократные примеры революционного самоотвержения, превратились в жалких чиновников»[2049]. «Партия переродилась социально, — подтверждал Троцкий, — став организацией бюрократии»[2050].

«Когда класс захватывает власть, известная часть этого класса превращается в агентов самой власти, — пояснял механизм этого перерождения Раковский, — Таким образом, возникает бюрократия. В пролетарском государстве, где капиталистическое накопление не позволено для членов правящей партии, упомянутая дифференциация является сначала функциональной, но потом превращается в социальную»[2051]. «Базой центризма, — пояснял Раковский, — являются «управленцы» — партийная и советская бюрократия…, стремящаяся к несменяемости…, и к потомственности»[2052].