Союз Сталина. Политэкономия истории

Возобновление контактов между Берлином и Москвой не осталось незамеченным. 7 мая французский посол Кулондр информировал свой МИД, что Германия ищет контакта с Россией, в результате которого, помимо всего прочего, может произойти четвертый раздел Польши[476]. Аналогичная информация достигла и Британии, но Галифакс не придал ей значения. Он считал, что «не стоит испытывать особого доверия к таким сообщениям, которые, вполне возможно, распространяются людьми, желающими подтолкнуть нас к пакту с Россией»[477].

Несмотря на заинтересованность обоих сторон, развитие отношений действительно шло с трудом. В Кремле опасались повторения литвиновского этапа взаимоотношений с Германией, когда Гитлер использовал торговые переговоры с СССР для давления на Запад. «Создается впечатление, — высказывал эти опасения 20 мая Молотов на встрече с Шуленбургом, — что германское правительство вместо деловых экономических переговоров ведет своего рода игру…». На протесты Шуленбурга, Молотов ответил, «что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база»[478].

Берлин так же с осторожностью подходил к активизации контактов с Москвой. Причину, объяснял в письме к послу Шуленбургу от 27 мая, статс-секретарь германского МИДА Вайцзекер: по мнению, циркулирующему в Берлине, англо-русские переговоры «не так легко будет сорвать» и Германия опасается решительно вмешиваться, чтобы не вызвать «раскатов татарского хохота» в Москве. Помимо этого, статс-секретарь сообщал, что как Япония, так и Италия холодно отнеслись к планируемому сближению Германии с Москвой… «Таким образом, — писал он, — мы хотим выждать и посмотреть, насколько Москва и Лондон с Парижем свяжут себя взаимными обязательствами»[479].

Июнь прошел во взаимном зондаже позиции сторон[480]. И лишь в середине июля Шнуре перешел к активизации отношений: «Скажите, — спрашивал он 16 июля советского поверенного в Германии Астахова, — каких доказательств Вы хотите? Мы готовы на деле доказать возможность договориться по любым вопросам, дать любые гарантии»[481]. Ответ последовал 18 июля, когда торгпред СССР в Берлине обратился к заведующему восточноевропейским отделом экономической политики германского МИДа К. Шнурре с подробным меморандумом о торговом соглашении и сообщил, что если разногласия между сторонами будут улажены, то он уполномочен подписать соглашение. Шнуре был доволен. Он писал в отчете: «Такой договор неизбежно окажет влияние по крайней мере на Польшу и Англию»[482].

22 июля в советской прессе было опубликовано сообщение о возобновлении советско-германских торговых переговоров. Шнурре, так как он стоит близко к Риббентропу, предложил трехэтапный процесс нормализации отношений: первый — торгово-кредитный; второй — культурных связей, «в поднятии взаимного уважения»; третий — политический[483].

В то время как английские и французские военные миссии ждали парохода на Ленинград, 2 августа с Астаховым захотел встретиться сам Риббентроп, который указав на благоприятные перспективы взаимной торговли, «у вас много сырья на экспорт», отметил, что «необходимой предпосылкой нормализации отношений является взаимное невмешательство во внутренние дела. Наши идеологии диаметрально противоположны»[484]. На следующий день Риббентроп известил Шуленбурга, что он готов к переговорам с Россией, «если Советское правительство сообщит мне…, что оно также стремится к установлению германо-русских отношений на новой основе»[485].

4 августа Шуленбург встретился с Молотовым. Нарком спросил, чем вызвано столь внезапное изменение отношений Германии к СССР. Шуленбург ответил: «[Я] не имею намерения оправдывать прошлую политику Германии, [я] только желаю найти путь для улучшения отношений в будущем». Ответ понравился. По итогам встречи Шуленбург информировал Берлин: «Из всего отношения Молотова было видно, что советское руководство постепенно привыкает к мысли об улучшении германо-советских отношений, хотя застарелое недоверие к Германии сохраняется. Мое общее впечатление таково, что в настоящий момент советское правительство полно решимости заключить соглашение с Британией и Францией, если те выполнят все их требования. Однако переговоры эти могут длиться неопределенно долго… Я полагаю, что мои заявления произвели впечатление на Молотова; тем не менее, потребуются еще значительные усилия с нашей стороны, чтобы вызвать поворот в курсе советского руководства»[486].

10 августа Шнурре перешел к делу: «германское правительство, — писал в отчете о встрече с ним Астахов, — наиболее интересуется вопросом нашего отношения к польской проблеме. Если попытка мирно урегулировать вопрос о Данциге ни к чему не приведет и польские провокации будут продолжаться, то, возможно, начнется война. Германское правительство хотело бы знать, какова будет в этом случае позиция советского правительства»[487].