Союз Сталина. Политэкономия истории

Молотов готов приступить к обсуждению предложенных вопросов, отвечал 12 августа Астахов — Шнурре. Немцы, сообщал Астахов, хотят «развязать себе руки на случай конфликта с Польшей, назревающего в усиленном темпе», и «ради этого они готовы сейчас, по-моему, на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключенными»[488]. Шнурре откликнулся на следующий день, в воскресенье 13 августа, заявив Астахову, что «события идут очень быстрым темпом, и терять время нельзя», горького посетовав «по поводу наших переговоров с англо-французскими военными миссиями», он указал: мы согласны на переговоры в Москве[489].

15 августа Шуленбург зачитал Молотову послание Риббентропа, настаивающего на срочном сближении двух стран, и сообщил, что последний готов немедленно прибыть в Москву для урегулирования советско-германских отношений. Однако нарком заявил, что такой шаг «требует соответствующей подготовки, чтобы обмен мнениями оказался результативным». Одновременно Молотов спросил, не заинтересует ли Германию пакт о ненападении между двумя странами, не сможет ли Германия использовать свое влияние для улучшения советско-японских отношений[490]. 16 августа Астахов телеграфировал из Берлина: ситуация «столь напряжена, что возможность мировой войны не исключена. Все это должно решиться в течение максимум трех недель»[491].

Молотов ответил 17 августа, отметив, что «ценим постановку этого вопроса Германским правительством, подчеркивающим серьезность своих намерений предложением послать в Москву видного политического деятеля, в отличие от англичан, пославших в Москву второстепенного чиновника Стрэнга»[492]. В переданном Шуленбургу официальный ответе указывалось: «если правительство Германии готово отойти от прежней политики…, Советское правительство…, со своей стороны, готово пересмотреть свою политику в отношении Германии в плане ее серьезного улучшения»[493].

18 августа Риббентроп телеграфировал Шуленбургу: «немедленно добиться второй встречи с Молотовым и сделать все, чтобы эта встреча состоялась без задержки… Настаивайте, в духе предыдущих заявлений, на скорейшем осуществлении моей поездки… В этой связи вы должны иметь в виду главенствующий факт, что вероятно скорое начало открытого германо-польского конфликта…»[494].

На следующий день 19 августа, Шуленбург встретился с Молотовым, и заявил, что пакт должен состоять всего из двух пунктов: не применения силы друг к другу и срок договора 25 лет. На возражения Молотова, что нужно подписать сначала экономическое соглашение и более детально подготовить условия пакта, Шуленбург ответил, что Риббентроп имеет «неограниченные полномочия Гитлера заключить всякое соглашение, которого бы желало Советское правительство», необходимо только как можно скорее согласовать дату приезда. Молотов взял тайм-аут на консультации и в 16.30 передал Шуленбургу готовый проект Пакта о ненападении[495].

Но Гитлера уже не устраивали и эти сроки, он просил принять Риббентропа 22 августа[496]. 21 августа ТАСС объявил о подписании советско-германского торгового соглашения; 22 августа в Москве ожидали Риббентропа, чтобы на следующий же день завершить с заключением Пакта о ненападении[497]. Согласно Пакту СССР и Германия брали на себя обязательства воздерживаться от нападения друг на друга, разрешать споры мирными средствами и соблюдать нейтралитет, если одна сторона будет вовлечена в военные действия.

Подписание Пакта произвело эффект разорвавшейся бомбы. «Все были просто «поражены» тем фактом, — отмечает М. Карлей, — что советское руководство позволило себе заключить договор с Германией, в то время как английская и французская делегации находились в Москве…»[498]. Главный обвинитель от США на Нюрнбергском процессе, Р. Джексон назвал советско-германский пакт «предательским миром» и тут же оправдал Мюнхен и последующее бездействие Англии и Франции тем, что «Запад был охвачен ужасом…, он страшился войны»[499].

«В Европе все страны сильно перепуганы последними испытаниями, — подтверждал Ллойд Джордж, — и, как все испуганные люди, плохо повинуются голосу рассудка, а потому европейские державы прибегают к средствам, которые могут лишь усилить то зло, против которого эти средства предназначены»[500]. Бездействие США, отделенных от Европы океаном, так же диктовалось страхом войны. У Советской России, брошенной потенциальными англо-французскими и американскими союзниками на произвол судьбы, надо полагать чувство страха должно было быть атрофировано полностью.