Союз Сталина. Политэкономия истории

Полноценный советско-англо-французский договор, способный остановить Гитлера, мог бы возникнуть де-факто, уверяет Суворов (Резун), в случае вступления СССР в войну после нападения Германии на Польшу. Суворов требует, замечает в этой связи В. Грызун, «чтобы Советский Союз, не дававший Польше никаких гарантий, не заключавший с ней никаких союзов и договоров, и ровным счетом ничем Польше не обязанный, выполнил работу Англии и Франции, которые… дали Польше свои гарантии…, — а затем, кинули ее…»[550].

Но перед угрозой войны речь не идет о каких-то счетах. Если бы вмешательство Советского Союза смогло остановить войну, отсутствие договоров и гарантий не имело бы никакого значения. Мог ли СССР в одиночку, малой кровью, остановить лучшую армию мира?…

Правда, у России были два вероятных союзника — Англия и Франция. Ширер в этой связи указывал, что в 1939 г. в Европе уже потенциально существовал «второй фронт», открытия которого впоследствии так настойчиво добивался Сталин, в лице польской, французской армии и английского экспедиционного корпуса[551]. Но мог ли в 1939 г. СССР полагаться на союзническую потенцию Англии, Франции или Польши? В этом случае сразу возникал вопрос об их добросовестности, поскольку в противном случае союзники в лучшем случае превращались в зрителей, наблюдающих за смертельной схваткой Германии и Советов. Что же представляли из себя потенциальные «союзники»?

Даже если отстраниться от субъективного фактора — ярой антисоветской и русофобской позиции английского кабинета и судить только по объективным критериям, Англия со своими десятью дивизиями физически не могла быть сколько — нибудь добросовестным союзником. Оценивая потенцию Англии, перед нападением на Польшу, Гитлер не сомневался, что в отличие от 1914 г., она уже не способна вести масштабную войну: «Англия не позволит себе участвовать в войне, которая продлится годы… Это удел богатых стран… Даже у Англии сегодня нет денег, чтобы вести мировую войну. За что же воевать Англии? Ради союзника умирать никто не захочет… Англия и Франция в войну не вступят… Нет ничего, что может заставить их вступить в эту войну…»[552].

Англия «не будет воевать, если только ее не принудят к этому», — подтверждал историк Р. Картье, она «подвела итоги своего участия в Первой мировой войне, и баланс оказался далеко не утешительным», состояние ее вооруженных сил «доказывало, что Англия решила оставаться нейтральной»[553].

Для Франции, в отличие от Англии, усиление Германии был вопросом жизни и смерти. В то же время, «в случае войны Франции придется отдать, — отмечал проф. Ж. Бартелеми, — как минимум 3 млн. жизней — пожертвовать всей своей университетской, заводской, школьной молодежью»[554]. Франция, подчеркивал бывший начальник ее Генштаба М. Вейган, просто не может позволить себе роскошь каждые 20–25 лет вновь переживать войну и терять миллионы людей, «так как это было бы физическим истреблением французского народа»[555]. Неслучайно В 1936 г. французский министр Ж. Мандель утверждал, что «никто не решится предстать перед избирателями, как сторонник войны и защитник непримиримых позиций в отношении Германии… Выборы [в мае] должны пройти под знаком пацифизма»[556].

Первой лакмусовой бумажкой, дающей представление о союзнической порядочности Франции, стал советско-французский договор 1935 г., характеризуя подготовку к которому, французский посол Наджиар отмечал, что Советский Союз предложил четкие обязательства по договору, «на которые мы ответили расплывчатыми формулировками»[557]. В марте советское правительство фактически предъявило ультимативное требование завершить переговоры[558]. Тогда же в марте Гитлер заявил о создании Люфтваффе и полумиллионной армии. Только после этого премьер-министр Франции П. Лаваль был вынужден согласиться, однако при этом чиновники французского внешнеполитического ведомства буквально выхолостили проект соглашения[559].

Несмотря на постоянное давление Литвинова, Франция ратифицировала договор только через год, в марте 1936 г. Но это было только политическое соглашение, теперь необходимо было подписать — военное, без которого первое теряло смысл[560]. Однако Франция не торопилась приступить к его обсуждению. Для Парижа «оттяжки и лицемерие становились главными тактическими приемами в стремлении избежать штабных переговоров», — причина этого, приходил к выводу Карлей, заключалась в том, что «для французского правительства пакт о взаимопомощи был просто страховым полисом от советско-германского сближения»[561].