Видя, что с ним не хотят разговаривать, грубиян отпустил ещё несколько реплик подобного же содержания, а потом затянул какую-то разбойничью песню. Тотчас же к его голосу присоединилось ещё несколько, и они все вместе стали горланить непристойности, стараясь перекричать эхо. Всё это сопровождалось шуточками такого содержания, что, окажись здесь воспитанная в приличной семье девушка, у неё непременно случился бы обморок. Делать мне здесь было нечего, поэтому отправился обратно, пытаясь не обращать внимания на несущиеся вслед комментарии.
Результат моя первая вылазка дала скромный, но он был, и это не могло не радовать. Обследована только небольшая часть тюрьмы, а наиболее перспективные, с моей точки зрения места оставались пока неизученными.
Вечером ко мне пришёл Клаус. Едва мой приятель переступил порог, камеры, как по выражению его лица я понял, что известия он принёс хорошие.
— У меня всё получилось, Берко! Я…
— Тише, Клаус! Зачем так кричать?
— Хорошо. — он понизил голос, но восторженный блеск в глазах давал понять, что его просто распирает от желания сообщить мне радостную новость. — Я добыл подставку, Берко!
— Отлично. А где она?
— Пока у меня. Я завтра немного её обработаю, чтобы уменьшить общий вес, а то таскать её тебе будет не очень удобно. И оставлю… Сколько у тебя горшочков?
— Десять.
— Там четырнадцать углублений под шары. Ненужные отпилю.
— Расскажи, как тебе удалось её заполучить?, — спросил я, понимая, что он только и ждёт этого вопроса.
— О!, — Клаус поднял вверх указательный палец и хитро прищурился. — Я сделал так, что Эрдмут сам отказался от подставки. И мне помогли в этом птицы!
— Птицы?, — недоверчиво переспросил я.
— Наши прикормили хлебными крошками стайку лесных птиц. Не помню, как они называются. Курлычут смешно. Сначала их хотели поймать и съесть, а потом пожалели и решили, пускай живут. Теперь стоит выйти с пригоршней крошек и посвистать немного, как они слетаются. Людей уже совсем не боятся, прямо возле ног крошки клюют.
— И как они тебе помогли?
— Я им корм насыпал прямо на подставку, — ехидно ухмыльнулся Клаус. — Они поклевали, и прямо на подставку же дело своё справили. Эрдмут как увидел, во что они превратили его любимый кусок деревяшки, аж завопил с досады. Я в это время мимо пробегал, как бы невзначай поинтересовался, чем, мол, помочь господину надзирателю? Убери, говорит, с глаз моих, и на подставку показывает. Я её схватил и к себе в камеру. Вот так.
— Признаться, зрелище птичьего помёта мне тоже не доставит удовольствия.
— Ладно, тебе, Берко. Нечего нос морщить. Он свежий, легко счищается. Я к подставке ещё лямку приделаю, тогда её можно будет через плечо носить. Как раз для твоих горшков. Завтра к вечеру доделаю.
Криво обтёсанная деревянная плашка с лямкой из старых вожжей выглядела донельзя глупо. Она прилично весила, была громоздкой, издавала не самые приятные запахи, но в моём положении выбирать не приходилось. Увидев это чудо плотницкого искусства, я вздохнул, сдержанно поблагодарил Клауса и, с его же помощью принялся устанавливать горшочки в подставку. В углубления они встали идеально, и это немного повысило градус моего настроения. Куском рогожи я обернул верхние края горшочков, оставив их бока на виду. В тюрьме все знали, что именно такие ёмкости лекарь использует для хранения снадобий. Это давало шанс, что никто из надзирателей не полезет проверять мою поклажу.
"Лишь бы Эрдмуту на глаза не попасться", — подумалось мне перед выходом из камеры.
Стараясь не думать о том, насколько нелепый предмет висит у меня через плечо, я неторопливо двинулся в сторону груды камней. Начинать надо было именно с неё. Все эти камни администрация намеревалось убрать с внутреннего двора за пределы тюремного кольца.
Двое встреченных мною по пути надзирателей прервали беседу и, с любопытством уставились на подставку с горшочками. Я вежливо с ними поздоровался и осведомился о здоровье их коллеги Уотана.
— Только что куда-то в ту сторону похромал. — ответил надзиратель, не спуская глаз с подставки. — Если поторопишься, то быстро нагонишь.
— Спасибо.
Указанное направление частично совпадало с конечной точкой маршрута, что меня вполне устраивало. Каждое мгновение можно было ожидать, что сзади раздастся голос, приказывающий остановиться и предъявить для досмотра переносимые вещи. Спиной я чувствовал взгляд, ощупывающий подставку, и готов был поклясться, что слышу мысли надзирателя, раздумывающего, остановить меня или нет. Время тянулось невыносимо долго, и я поймал себя на мысли, что считаю шаги, каждый из которых отдаляет меня от тюремщиков.
— И зачем этого пса шелудивого лечить?, — недовольным тоном спросил один надзиратель другого, и сам же себе ответил: — Плохо, что ему все рёбра не переломали. Тогда, может, свалил бы отсюда насовсем.