Союз

Он решился действовать один и на свой страх. Он хотел воочию убедить всех, что без помощи "просвещенного класса" сумеет сделаться образцом. Но и здесь первые его шаги были шагами младенца. Первая машина, которая была с треском выписана, скоро как-то совсем исчезла, исчезла без шума и незаметно, оставив после себя одно тягостное воспоминание. При первых же опытах с ней произошло столько знамений и чудес, что ее принуждены были бросить; а один из работников Петра Петровича, Федя, впоследствии с ужасом уверял, что ему чуть-чуть голову не оторвало! Машина была брошена под сарай и долго стояла там, подверженная влиянию дождя, снега и всех непогод. Пользу же она принесла только в том отношении, что наглядно убедила всех в "невежестве и недобросовестности наших рабочих".

Собственно говоря, с этого момента и проявляется в Петре Петровиче склонность сообразовать свои действия с обстоятельствами и примириться с духом времени, не отыскивая особенной цели для своего существования. Потерпев неудачу в проведении в жизнь своих проектов, он немного опустился и плюнул на все. Он сразу остался без цели, без дела, без будущего. Пробовал он еще примоститься к всесословной волости, но и здесь оказался за штатом. Было бы странно истолковывать это последнее его увлечение корыстными видами. Он не желал только остаться на пустынном берегу и умереть от тоски и одиночества — только! Потому-то он и изыскивал все способы и меры, чтобы присоединиться к чему-нибудь, отыскать какое-нибудь дело, хотя бы и не особенно выгодное в съедобном смысле. Этот проект, приводимый им уже без прежнего жара и одушевления, сел на мель, встреченный, с одной стороны, равнодушием, с другой — победоносным хохотом; и Петр Петрович с той поры окончательно отказался от какого бы то ни было провиденциального назначения*. Он все бросил, а в одни хозяйственные дела не имел силы погрузиться. Хозяйство его поддерживалось само собой, а Петр Петрович жил сам по себе.

Это не значит, чтобы он отчаялся поставить на ноги свое падающее хозяйство; это только значит, что он вполне убедился в бесполезности своего вмешательства в имение, которое само себя поддерживает, не грозя окончательным разрушением. Такое консервативное положение дел временно удовлетворяло его; по отношению к своему хозяйству он занял выжидательную позу, наблюдая лишь за тем, что из всего этого выйдет? Наняв пять-шесть годовых работников и поручив наблюдение за ними шестому или седьмому, он сам уже редко вмешивался. Вместо этого он предпочитал вести более благородную и осмысленную жизнь. Утром он ездил на охоту, до обеда читал газеты, после обеда читал роман, вечером играл на рояле, ночью опять роман. С некоторого времени он в особенности стал увлекаться газетами. Он их жадно читал и решительно вмешивался в политику. Он не пропускал ни одного политического tour de force[1] и подвергал строжайшей критике европейские меры, беспощадно относясь в то же время к творцам их. Если политик надувал, Петр Петрович называл его мошенником; если политика надували, он клеймил его дураком; если же кто-либо из этих мошенников и дураков задевал отечественные интересы, то Петр Петрович грозил ему, представляя на его усмотрение бесчисленное число шапок, которыми можно что угодно закидать. Вообще Петр Петрович вел в это время беспечальную жизнь, только изредка создавая себе беспредметные тревоги и радости.

Бывали, конечно, случаи, когда Петр Петрович был выводим из терпения и поневоле вмешивался туда, где он чувствовал себя несчастным, всюду внося суматоху. Все без исключения работники его отличались крайней леностью и в высшей степени недобросовестно исполняли свои обязанности. Они всегда находили возможность уклониться от работы и балбесничали. Если Петр Петрович забывал о них — а он постоянно забывал, — они выбирали время, садились на сеновал в кружок и дулись в карты, большею частью в носы, так что самый младший из них, Федя, большой забияка и трус, круглый год ходил с облупленным носом. Это хоть кого возмутит.

Петр Петрович, конечно, возмущался; он грозил всех рабочих прогнать, кричал на весь дом и бесновался; но из этого никогда никакого толку не выходило. Петр Петрович долго после этого чувствовал себя расстроенным и жаловался на то, что его не понимают. Действительно, его не понимали. Он хотел жить спокойно и никого не трогать, а его беспокоили. Он был добр, а его выводили из терпения. Он никогда не сказал бы дурного слова о своих людях, а они его заставляли ругаться. Как только Петр Петрович забывал о них, они принимались за старое, то есть балбесничали. Иногда Петр Петрович нарочно подкарауливал их и застигал на месте преступления; но какая из этого польза!.. Все, как и следует, сидели на сене; каждый сосредоточенно смотрел в карты… Игра оканчивалась… Федя защемляет нос меж карт и приготовляется безропотно вытерпеть мучения. "Бей!" — говорил он огромному верзиле. "Я тебе сворочу!" — яростно отвечает тот, засучивая рукав и прицеливаясь тремя картами к носу жертвы…