Союз

— Что вы делаете? — неожиданно спрашивает Петр Петрович и с негодованием глядит на игроков.

Поднималась суматоха. В мгновение ока все лентяи исчезали с сеновала, оставляя там только одного Федю-труса, который с ужасом смотрел на взбешенного барина и готовился повалиться в ноги…

— Тотчас приходи за расчетом! — говорил в таких случаях Петр Петрович и спускался с сеновала.

Но ни Федя-трус, ни прочие рабочие расчета не получали, потому что и такая мера оказывалась бесполезною: новый работник непременно вел себя так, как и старые, то есть балбесничал. Притом и сердце у Петра Петровича было доброе; он скоро забывал об оскорблении.

Петр Петрович на опыте испробовал всю бесполезность делать выбор между работниками, которые были все похожи друг на друга. Каждого вновь представлявшегося батрака он тщательно исследовал, стараясь проникнуть в самую душу его, и грозно смотрел на него, чтобы наперед напугать его и уверить, что никакого упущения или небрежности он не потерпит. Всегда всякому новому рабочему он предлагал три вопроса:

— Ленив?

— Пьянствуешь?

— Совести нет?

И ничего не выходило.

Вопросы эти, как и следует, сопровождались проницательным взглядом; как и следует, новичок от неожиданности не знал, что отвечать, и бессмысленно таращил глаза, если был несообразителен, или уверял, что "без совести никак невозможно", если был бойкий малый; но строгость ни к чему не вела. Каждый новичок первые три месяца считал своим долгом вести себя как следует; но дальше поведение его шло обычным своим порядком. Через три, много через четыре месяца он уже питал непреодолимую склонность густо мазать дегтем свои сапоги, лепить на голову коровье масло и ходить в красной рубахе. А за этим сами собой следовали дерзости, которые принужден был выслушивать Петр Петрович насчет своего непонимания хозяйских дел! Так вел себя всякий рабочий, и над Петром Петровичем висел как будто неумолимый рок.

Часто он не выдерживал; в ярости писал он корреспонденции в столичные газеты и беспощадно обнаруживал печальную действительность. Жаловался, что теперь хозяйство вести невозможно, что землевладелец окружен атмосферой нарушения контрактов и что борьба с невежеством самое безнадежное дело. Конечно, корреспонденции не приносили ему ни малейшей пользы, но с помощью их он на время как будто успокоивался, удовлетворяясь пока тем, что казнил лентяев. И действительно, лентяи молчали, ничего не возражая на обвинения, потому что Петр Петрович обставлял свою идею многочисленными фактами, воочию обнаруживавшими бесстыдство их.

Но в материальном отношении письма в газете приносили Петру Петровичу даже вред, отвлекая его от прямых обязанностей по хозяйству и успокоивая его в то время, когда он должен был беспокоиться. Если бы не экономка Луша, исполнявшая еще другую обязанность, о которой говорить здесь было бы странно, то Петр Петрович как хозяин давно бы уже провалился. Это она посоветовала ему заколотить в доме двадцать семь комнат, отдав их во владение крыс и мышей, она одна наблюдала за кухней и иногда за рабочими, она же ругалась, когда того требовали интересы Петра Петровича. Без нее от Петра Петровича осталось бы одно воспоминание. В благодарность за все ее услуги он под веселую руку все обещался жениться на ней, хотя, по свойственному ему шатанию из стороны в сторону, не исполнял этого обещания.