Союз

— Поведение у вас кроткое, Петр Петрович, — начал Епифан Иванов, — поведение, прямо сказать, ангельское… А разве так можно? Первое дело, есть ли от поведения стоящая внимания прибыль… Нет? Ну и шабаш с поведением! По моему рассуждению, с ними механику подвести осенью…

Петр Петрович в другое время, может быть, затопал бы ногами, выслушивая этот наставительный тон, но на этот раз он только задумчиво спросил:

— Осенью?

— Осенью. Тут мужик смирен! Тут ему самый мат и есть; тут он как ошалелый, словно как бы белены объелся…

— Ну?

— И тут ты бери его прямо руками и делай из него все, что следует по положению…

— Ты хочешь сказать, что следует давать осенью задатки, под работу? — спросил задумчиво Петр Петрович. Ему как-то странно было слышать откровенные советы собеседника; сам он чувствовал себя не в состоянии так искренне выражаться. "Вот это настоящая, воплощенная правда!" — подумал он, задумчиво глядя на Епифана Иванова.

— Что ж… мое дело сторона, Петр Петрович… Ну только благодеяниев они ваших не поймут, а вам один разор!

Петр Петрович все еще задумчиво стоял, сбивая хлыстом листья. Он был, видимо, поражен тем, что услыхал, и главным образом наивною искренностью собеседника, который наивно смотрел на свои советы как на благожелательство. Вообще Епифан Иванов очень выигрывал своей ужасной откровенностью. Петр Петрович наконец очнулся от задумчивости и вскочил на коня. На прощанье, когда Епифан Иванов умолял дозволить ему оказать услугу своему благодетелю, Петр Петрович пожал ему руку и поскакал в усадьбу.

Вот с каких пор Петр Петрович радикально изменился.

Услуга действительно была оказана Епифаном Ивановым. Он переговорил с старшиной, Сазоном Акимычем, — и дело было кончено. Для Епифана Иванова было выгодно поставить Петра Петровича на одну доску с собой, и не только выгодно, а просто необходимо. Парашкинцы до сих пор в тяжкие минуты шли к Петру Петровичу — и он их выручал. Летом давал им заработки; зимой — хлеб; осенью — деньги. И никогда еще не слыхано было, чтобы Петр Петрович вымогал пятаки и мелочно притеснял. Если и случалось, что он давал денег под работу, то парашкинцы не могли пожаловаться на Петра Петровича для обеих сторон такие сделки были выгодны. Вследствие этого парашкинцы только в редких случаях обращались на хутор, зная, что Епишка легко умеет надевать петлю и захлестывать ее. Епишка действовал так, что каждый обращающийся к нему чувствовал через некоторое время себя кругом виноватым. Он не боялся даже и того, что парашкинцы перестанут обращаться к нему и он останется одинок и голоден, как паук осенний. Он знал, что Петр Петрович когда ни на есть изменит свое "поведение" и будет действовать с ним в согласии. Поэтому радости его не было конца, когда он увидал свое желание осуществившимся. Перед Сазоном Акимычем, которого он втянул в свою комбинацию, он прямо хвастался, что все это он делает по поручению своего друга Петра Петровича.

Результат не заставил себя ждать долго.

Дня через три парашкинцы с тревогой увидали, что в волость привезен воз хворосту. Зная по опыту, что хворост ничего доброго не предвещает, они попросили у Сазона Акимыча пардону. Но Сазон Акимыч был строг и действовал по своей должности неупустительно. Тогда парашкинцы принуждены были отказаться от своего намерения уклониться от исполнения обязанностей; они решились, не медля ни минуты, удовлетворить справедливое желание Сазона Акимыча Те из них, у которых не было ни гроша денег, отправились к Петру Петровичу.

К удивлению их Петр Петрович совершенно изменил свое поведение. Он и прежде был суров, но теперь сделался недоступен. Как ни умоляли его парашкинцы ссудить им деньжонок, он оставался непреклонен и на все их бессвязные восклицания отвечал: "Хотите под работу — берите, не хотите — убирайтесь". Парашкинцы ничего не могли поделать. Когда наконец они согласились продать себя на будущее лето, они увидели, что и здесь поведение Петра Петровича изменилось. Петр Петрович ожесточенно торговался из-за пятаков, за несколько пятаков требовал нескольких дней работы и, подобно всамделишному торговцу, говорил им: "Я не неволю; не нравится — убирайтесь". Парашкинцы разинули рты от удивления, до такой степени поведение барина было необычно, и уступили. Возвращаясь домой, они ругались меж собой. Громко высказывали в глаза друг другу старую истину, что они "дураки — и больше ничего", и уверяли друг друга, что "влопались как нельзя лучше", хотя такие уверения были уже бесполезны.

Весь этот день Петр Петрович чувствовал себя хорошо. Ему казалось, что он исполнил нынче какую-то обязанность, о которой он забыл, хотя давным-давно должен был исполнить ее. Он ощущал в себе сознание, что наконец нашел выход из отчаянного положения, и вырос в собственных глазах. Роль практического человека ему очень понравилась, может быть, впрочем, потому, что в первый раз в жизни разыгрывалась им. Это бодрое настроение духа было отравлено только одним эпизодом…