Сохрани мою речь навсегда… Стихотворения. Проза (сборник)

В Петербурге зимой 1920–1921 г. ОМ переживает влюбленность в актрису Ольгу Арбенину (1897/98–1980). Ей посвящены стих. «Я наравне с другими…» (за Арбениной ухаживали также Н. Гумилев и Ю. Юркун) и «Мне жалко, что теперь зима…» (по поводу разговора о соломенной шляпке для роли; тень от ее полей на лице – как венецианская баута, черная карнавальная полумаска), а также «Возьми на радость…», «Когда Психея-жизнь…» и другие «античные» стихи. Стихотворение к ней «За то, что я руки твои не сумел удержать…» в первоначальной редакции было только любовным и состояло из 3 строф: отброшенной «Когда ты уходишь, и тело лишится души, Меня обступает мучительный воздух дремучий, И я задыхаюсь, как иволга в хвойной глуши, И мрак раздвигаю губами сухой и дремучий», и далее: «Как мог я поверить, что ты возвратишься…» (и т. д.) и «Последней звезды безболезненно гаснет укол…» (и т. д.): женщина уходит после ночного свидания, и одинокому влюбленному кажется, что он заброшен в темном лесу и ждет, когда наступит утро и прорубится к нему просека. Образ иволги ассоциируется с Гомером (как в «Есть иволги в лесах…»), образ темного леса с образом деревянных срубов троянского акрополя и деревянного коня, с помощью которого ахейцы брали Трою (Приамов скворешник, по имени троянского царя); трижды приснился соблазнительный образ – когда Елена, обходя деревянного коня, окликала спрятанных в нем ахейцев голосом их жен; так фантастическая картина падения Трои становится подобием мучений влюбленного (кровь на приступ пошла). К этому стихотворению примыкает написанный тем же размером отрывок «Когда городская выходит на стогны луна…» (стогны – площади; плачет кукушка на башне – как Ярославна в «Слове о полку Игореве»).

Еще два стихотворения к Арбениной – о театре и искусстве в новом мире. «В Петербурге мы сойдемся снова…» – стихи о встрече и совместных прогулках («у меня как у актрисы был ночной пропуск», вспоминала Арбенина), в них блаженное, бессмысленное слово – одновременно слово любви и слово искусства, истинного и свободного от гибельного утилитаризма; сближение любви и искусства – такое же, как в статье «Слово и культура» («когда любовник в тишине путается…» и т. д. о «вечном возвращении»). Ночное солнце – это, как обычно, искусство, которое закатилось в советской ночи, но вновь взойдет: так Орфей, герой мифа и оперы Глюка (с ее счастливым концом; шла в Петербурге с 1911 г., возобновлена в 1919 г.), выводит с того света возлюбленную Эвридику, «За блаженное, бессмысленное слово Я в ночи советской помолюсь» – это как бы молитва Орфея за Эвридику перед Плутоном. Адресат стихотворения в это не верит (А ночного солнца не заметишь ты), а герой верит. Киприда – Венера, блаженные жены – по-видимому, Музы, легкий пепел соберут – реминисценция из пушкинского «Кривцову»: «Смертный миг наш будет светел…» и т. д. В стих. «Чуть мерцает призрачная сцена… (первоначально начиналось: «Снова Глюк из призрачного плена Вызывает сладостных теней…»; Мельпомена – муза трагедии) после описания театрального разъезда пушкинского времени (плошки – масляные лампы) Эвридика названа по имени, предтечей бессмертной весны возрожденного искусства названа живая ласточка на горячих снегах (возможная ассоциация смерть певицы Бозио, о которой – в «Египетской марке», 7), а ключевые строки о родном языке перекликаются со статьями «Заметки о поэзии» («в русской речи спит она сама») и «О природе слова» («не эллинизация, а внутренний эллинизм, адекватный духу русского языка»). Притин – край, предел (особенно полуденный); «Ты вернешься…» – обращение хора к Эвридике во II акте оперы Глюка.