Сохрани мою речь навсегда… Стихотворения. Проза (сборник)

Главной работой ОМ в январе – феврале 1937 г. была так называемая «Ода Сталину» («Когда б я уголь взял…»): в противоположность своей обычной работе «с голоса», он заставлял себя работать над ней усидчиво, за столом. Большинство стихов этого времени перекликаются с ней темами и стихотворными размерами. Первые из них – это попытка душевного самоутверждения в невзгодах: «Еще не умер ты. Еще ты не один…» – с тобой верная жена (нищенка-подруга) и безгрешный труд, ты не потерял себя, не стал тенью, просящей у тени («пожалуйста, не считайте меня тенью – я еще отбрасываю тень», – пишет он в эти дни Ю. Тынянову; ср. выше «Слышу, слышу ранний лед…»). «В лицо морозу я гляжу один…» – снежная равнина плоится ровными складками, солнце ясно, мир безгрешен (десятизначные леса – почти что те, которые были на Каме и в Чердыни). «О, этот медленный, одышливый простор!..» – он становится избыточным, тягостным, в каторжном камском пейзаже было больше жизни. «Что делать нам с убитостью равнин…» – они мертвы (слово убитость – двусмысленно) и ждут чуда, чтобы ожить, их пространство мнимо, а настоящее, поэтическое, еще не создано, и вдруг будет создано неправильно, губительно? (Отсюда образ Иуды; позднейший вариант НЯМ «Народов будущих Иуда» придает ему дополнительную политическую окраску). Здесь душевный надлом обрывается, написанное пересматривается: «Не сравнивай: живущий несравним…» (не упрекай, что я не стоек, как тосканский Данте) – я тоскую под здешним небом и мечтаю об ином, итальянском, но тоска моя ясна (реминисценция из Пушкина), потому что я знаю: молодые еще воронежские холмы тоже скажут слово в мировой культуре. «Я нынче в паутине световой…» – это я должен найти это слово, нужное народу. Для этого нужна тихая работа простого труженика («Как женственное серебро горит…») и небесное вдохновение, свидетельствующее о правоте («Как землю где-нибудь небесный камень будит…»).

Сталинская ода («Когда б я уголь взял для высшей похвалы…») построена по такому плану. (1) Если бы я был художник, я бы писал его портрет медленно и любовно – как исполина, (2) как отца и друга. (3) Оберегай его, художник, а настоящую хвалу ему воздаст весь народ, идущий за ним. (4) Вот он с трибуны наклоняется к народу для честного разговора: его можно обвинять, но должник сильнее иска, (5) несчастья – лишь случайности при выполнении большого плана. (6) Я был не прав, придавая им значение, и теперь учусь, совершенствуюсь, глядя на него. (7) Он поклялся дать счастье народу, и это счастье – вот. (8) Я счастлив, что видел это, я исчезаю в народной массе, но стихи мои донесут наше счастье до потомков. Кульминация – в середине, где со Сталина снимаются упреки, брошенные самим поэтом в инвективе 1933 г. Хитрые углы – обычное у художников разложение поверхности на мелкие плоскости: так делали Ю. Анненков и Н. Альтман наброски с Ленина. Рисуя, плачу – от избытка чувств и от горящего угля (герой Эсхила, титан Прометей, страждущий на Кавказе за принесенный людям огонь, – обычное сравнение для Сталина). Близнец Сталина – сам портрет и поэт, его рисующий; конечно, присутствует и привычная ассоциация «близнец Сталина – Ленин». Вождь на трибуне и головы внизу – схема популярной картина А. Герасимова «Ленин на трибуне» (по кадру из кинохроники). Шестиклятвенный простор – шесть клятв верности делу Ленина в речи Сталина 26 января 1924 г. Шестикратно – дополнительная ассоциация с шестью ссылками Сталина. Рифма стали – традиционная в сталинской поэзии (в черновиках: «Да закалит меня той стали сталевар, В которой честь и жизнь и воздух человечества»). От этого стихотворения отделились два других, с видом на Красную площадь с танковым парадом (черепах маневры) под бой кремлевских часов и радиопение «Интернационала» – «Обороняет сон мою донскую сонь…» – и с народной демонстрацией – «Как дерево и медь – Фаворского полет…» (мысль о многочисленных гравюрах В. А. Фаворского на революционные темы). «А может, я действительно увижу этот парад?» – говорил ОМ (НЯМ).