Сохраняя веру

– Мэрайя, у меня нет такого штата и таких ресурсов, как у Меца. Одна бы я не смогла так хорошо подготовиться. Пришлось бы полагаться исключительно на интуицию. Но пришел Иэн Флетчер. Он провел все выходные у меня в кабинете, нашел доктора Фицджеральда и по электронной почте обсудил с ним наше дело.

– Иэн?

– Он сделал это для вас, – отвечает Джоан спокойно. – Для вас он сделает что угодно.

На свидетельском месте мне ужасно некомфортно: со всех сторон ограждение, говорить нужно в микрофон, стул такой неудобный, что приходится сидеть как будто кол проглотила и глядеть прямо на зрителей. Сердце бьется в груди, как светлячок в банке, и я вдруг понимаю, почему рассмотрение дела в суде называется разбирательством: сейчас меня разберут по косточкам.

– Представьтесь, пожалуйста, для протокола, – говорит Джоан, цокая каблучками по паркету.

Я подтягиваю к себе лебединую шею микрофона:

– Мэрайя Уайт.

– Кем вы приходитесь Вере Уайт?

– Матерью, – отвечаю я, и это слово протекает внутрь меня, как бальзам.

– Как вы сегодня себя чувствуете, Мэрайя?

– Замечательно, – улыбаюсь я.

– Почему?

– Потому что мою дочь выписали из больницы.

– Насколько я понимаю, в выходные она была очень больна?

Естественно, Джоан знает, насколько Вера была больна: сама ее несколько раз видела. Эта нудная игра по нотам кажется мне смешной. К чему вообще все эти формальности, эти теории и гипотезы, если я могу просто подхватить Веру на руки и убежать с ней?

– Да, – говорю я. – У нее дважды останавливалось сердце. Она была в коме.

– Но сейчас она уже не в больнице?

– Ее отпустили в воскресенье после обеда, с ней все в порядке.

Я смотрю на Веру и, хотя это против правил, подмигиваю ей.

– Мистер Мец считает, будто у вас делегированный синдром Мюнхгаузена. Вы понимаете, что это означает?

Я с трудом сглатываю:

– Что я наношу раны Вере. Заставляю ее болеть.

– Вам известно, Мэрайя, что два эксперта, присутствующие в этом зале, заявили, что лучший способ диагностировать делегированный синдром Мюнхгаузена – это разлучить мать с ребенком и понаблюдать за состоянием его здоровья?

– Да.

– У вас была возможность видеться с Верой в минувшие выходные?

– Нет. Судебное постановление запрещало мне контактировать с ней.

– А что происходило с Верой с четверга по воскресенье?

– Ей становилось все хуже и хуже. В субботу около полуночи врачи сказали, что она может не выжить.

– Откуда вы об этом знаете, если вас в больнице не было? – хмурится Джоан.

– Мне сообщили по телефону. Сначала позвонила моя мать, потом Кензи ван дер Ховен. Они обе подолгу сидели у постели Веры.

– Итак, с вечера четверга до утра воскресенья состояние вашей дочери ухудшалось. Она впала в кому и едва не умерла. Но теперь девочка здорова и находится здесь, в зале. Мэрайя, где вы были в воскресенье с двух часов ночи до четырех часов пополудни?

Я смотрю строго на Джоан, как она мне велела:

– Я была в больнице, с Верой.

– Протестую! – Мец вскакивает и тычет в мою сторону пальцем. – Это неуважение к суду!

– Подойдите.

По идее, я не должна слышать, что адвокаты говорят друг другу, но от избытка эмоций они почти кричат.

– Она вопиющим образом нарушила судебное постановление! – возмущается Мец. – Я требую, чтобы по этому поводу сегодня же было проведено отдельное слушание!

– Господи, Малкольм! У нее же ребенок лежал при смерти! – возражает Джоан и поворачивается к судье. – Однако Мэрайя вернулась, и девочка выздоровела! Ваша честь, это подтверждает мою теорию.

Ротботтэм смотрит на меня:

– Я хочу послушать, что из этого выйдет. Вы, миз Стэндиш, пока продолжайте, а с нарушением судебного запрета мы разберемся потом.

Джоан снова обращается ко мне:

– Что произошло, когда вы приехали в больницу?

Мне вспоминается, как я вошла и увидела Веру, всю утыканную трубками и проводками.

– Я села рядом с ней и начала разговаривать. Аппарат, который был подключен к ее сердцу, запищал. Медсестра сказала, что нужно позвать доктора, и вышла. Тогда моя дочь открыла глаза. – Я вспоминаю, как покраснели Верины щечки, когда у нее из горла вынимали трубку, и как она позвала меня голоском, похожим на шуршание сухой листвы. – Врачи принялись ее обследовать. Сердце, почки – все функционировало нормально. Даже ручки зажили. Это было… поразительно.

– Было ли этому медицинское объяснение?

– Возражаю! – говорит Мец. – С каких это пор она компетентна в таких вопросах?

– Протест отклоняется.

– Врачи сказали, что иногда присутствие членов семьи помогает пациентам, находящимся в коме, скорее очнуться, – объясняю я. – Но еще они сказали, что такое стремительное улучшение произошло на их памяти только однажды.

– Когда же?

– Когда моя мама вернулась к жизни.

– Видимо, это у вас семейное, – улыбается Джоан. – Кто-нибудь, кроме вас, наблюдал чудесное исцеление вашей дочери?

– Да. Два доктора, шесть медсестер, моя мать и опекун по назначению суда.

– Все они включены в список наших свидетелей, Ваша честь, на случай если мистер Мец пожелает их опросить.

Он не пожелает, и Джоан объяснила мне почему: ему не нужно, чтобы восемь человек провозгласили, что произошло чудо.