Сокол Ясный

Позже, когда старики напились медовухи и разошлись, в обчину набилась красгородская молодежь. Шла пора зимних павечерниц, и каждый вечер сюда собирались девушки-подростки, девочки от шести лет, женщины и старухи, чтобы вместе «прясть, ткать и узоры брать». Старшие девушки делились умением с младшими, обучая подрастающих сестер тому, чему сами выучились прошлой зимой, и при помощи матерей и бабок совершенствуя свои рукодельные умения. Едва закончилась пора осенних свадеб, и многие вчерашние невесты красовались в пышном уборе молодух, пылая при свете лучин, будто живые маковы цветы или гроздья рябины. Незамужними оставались только девушки лет тринадцати-четырнадцати, еще не приготовившие приданое – Лели будущих весенних гуляний. Среди них случился переполох: как же, из-за тридевяти земель приехали полоцкие кмети! Своих местных женихов они всех знали, даже загодя переделили их между собой, и новые лица вызывали жгучее любопытство. Дружину Хортеслава составляли главным образом такие же, как он, неженатые отроки, примерно ровесники. В отличие от простых парней из родовых весей, которых женили довольно рано, кмети, для которых дружина и являлась семьей, обзаводились женами и детьми гораздо позднее. Лишь с годами, когда остепенившийся князь начнет выделять им заметную долю в добыче и дани, иные заведут свое хозяйство и тогда женятся. А пока они были как стая ясных соколов, гордо глядящих на незнакомых девушек. Иные девы смущались и прятались друг за друга, иные смело окидывали пришельцев вызывающими взглядами из-под поднятого для приличия рукава. Все они принесли с собой работу, но поначалу больше глядели по сторонам, чем пряли. Была бы здесь воеводская дочь, она бы одним строгим взглядом призвала всех к порядку. Но вместо Унелады пришел ее брат, а Радом был последним человеком, способным навести порядок. Скорее наоборот: веселый и разговорчивый, он снова заиграл, да теперь веселые плясовые песни, велел девкам встать в круг, и скоро те уже плясали, раньше времени забросив прялки.

Так повторялось почти каждый вечер. Хоть и не достигнув цели, полочане не могли так рано уехать: требовалось время, чтобы отдохнуть и показать, что они ценят воеводское гостеприимство. А Красовит старался вовсю: из-за гостей он несколько отложил свой собственный отъезд в полюдье, зато нередко возил полоцкого княжича на ловы, загоняя оленей и волков. А по вечерам в обчине горели огни, собирались девушки, приходил Радом с гуслями и снова пел про молодого дрозда, который по водичку пошел, молодичку нашел. Полоцкие кмети перезнакомились с красгородскими девушками, которые перестали их дичиться, и даже иные из новых молодух не отказывались порой вступить в беседу. Затевались пляски, игры, шум стоял до самой полуночи.

Время проходило весело. Хортеслав держался учтиво, показывал себя молодцом на охоте или в шуточных поединках с местными удальцами, пел и плясал на павечерницах, показывая не меньше ловкости, чем во всем прочем. Но порой на его мощный лоб набегала тень: что-то было не так.

– Что не весел? – Радом хлопал его по плечу и подмигивал. – Что головушку повесил?

Хортеслав принуждал себя улыбаться, да и сам не мог сказать, что его тревожит. Часто, сидя в просторной и богатой воеводской избе, он оглядывался, обшаривал взглядом лавки и укладки, будто пытался разглядеть на них след своей исчезнувшей невесты. Но улетела лебедь белая, даже перышка на память не оставила! Хоть бы платочек передала для жениха! Показывать приданое раньше свадьбы было нельзя, но Радом увлеченно описывал шитые и бранные рушники, настилальники, платье цветное из греческих шелков, тканые пояса, сорока куниц и бобров и все прочее – на тридцати возах не увезешь! Но не приданое было нужно Хортеславу. Он искал в этом доме и не находил никакого отклика души той, что так его любила, несмотря на разлуку, что дважды находила к нему дорогу через незримые тропы Нави. Зная, кто ее мать, он не удивлялся этой способности своей невесты. Лишь жалел, что не нашел ее лебединых крыльев, чтобы спрятать и навсегда оставить свою Лелю рядом с собой.

А к тому же с приходом зимы на него навалилась усталость. Дела у него никакого здесь не было, и Хортеслав поднимался с постели поздно, когда уже рассветет, и то с трудом. Казалось, снег, что падал почти каждый день, скапливался пуховыми горами у него на груди. А порой ему снилось, будто он спит, раскинувшись, как на лежанке, на весь белый свет, и от его дыхания содрогаются облака. А над ним склоняется хорошо знакомое и такое прекрасное девичье лицо; темно-серые, как грозовые тучи, глаза глядят на него с любовью, тонкие пальцы перебирают его кудри и касаются пылающего лба, освежая его, будто пышные хлопья такого желанного первого снега. Он хочет открыть глаза, приподняться, протянуть к ней руки, обнять – и не может шевельнуться, не может даже поднять веки и не знает, действительно ли она сидит над ним или только снится…