Сокол над лесами

– Я на месте Етона в кипящем молоке бы искупался, лишь бы помолодеть лет на сорок! – шепнул ей Мистина.

И сияющий взгляд Эльги ему ответил: какое счастье, тебе не надо молодеть, чтобы любить меня.

Встречающие появились к полудню: трое плеснецких бояр с отроками. Стоя перед шатром в окружении дружины – сын справа, Мистина слева, – Эльга смотрела, как они подъезжают и сходят с коней.

– Это хорошие люди, – сказал ей Мистина, помнивший эти лица по прошлой осени. – Вон тот невысокий, плотный, с короткой светлой бородой – Стеги, ты можешь его помнить, он в Киеве был, когда в Царьград послов снаряжали. Вон тот длиннобородый – Чудислав, глава здешней бужанской старейшины. А вон тот чернявый, с крестом на груди, – Етонов бывший шурь, брат его последней княгини покойной. Она была морованка. Драгош его зовут.

– Похоже, Етон нам рад, – шепнула Эльга, улыбаясь плеснецким боярам. – Родича прислал.

И вздохнула тайком, прощаясь с дорожной беззаботностью. Впереди ее вновь ждали труды, споры и тревоги.

Стольный город бужан поразил киян своими размерами и многолюдством. Как рассказал Эльге по дороге Чудислав, выстроен он был лет двести назад, а над укреплением тверди на холме трудились умелые моравские мастера. Еще в предградьях жители собирались у дворов, чтобы посмотреть на киевскую княгиню; у ворот города гудела такая толпа, что Стеги приказал своим отрокам подразогнать народ, иначе не проехать. И пока очищали путь, Мистина концом плети указал Эльге на пустырь меж крайними дворами: это здесь Люта осенью пытались убить.

Твердь плеснецкая была больше, чем на Олеговой горе или на Киевой; внутри высились тыны, окружавшие обширные дворы бояр, в разные стороны тянулись улицы. Кроме бужан, в Плеснеске жило немало морован, бежавших со своей родины от угров. Драгош упомянул об этом, по пути показывая Эльге то один, то другой двор своих соплеменников; почти все они были христиане и платили особую подать за то, что не принимали участия в зимних и весенних жертвоприношениях. Очень сокрушались, что в Плеснеске нет христианской церкви, и торговые люди из саксов и баваров не раз обращались к Етону за разрешением ее построить, но он отказывал. И неудивительно, подумала Эльга: вздумай Етон разрешить святилище Христа, Один может обидеться и отнять у него дар долголетия…

– Минувшим летом король Оттон вторгся в пределы Файса и сокрушил его войска! – увлеченно рассказывал Драгош, мужчина преклонных лет, но бодрый, с красивой темной бородой и живо блестящими карими глазами. – Рассказывают, такого сражения не бывало со времен битвы близ Братиславы, где бился и пал мой дед, тоже Драгомил. Мы все молимся за короля Оттона, чтобы всевышний бог благословил его оружие и позволил нанести язычникам уграм такое поражение, чтобы мы могли вернуться на землю своих дедов…

Видно было, что этот предмет очень его занимает. Эльга и сама бы послушала об этих делах еще – ведь с Моравией был тесно связан ее племянник Олег Предславич, и она бы только обрадовалась, если бы он мог, удалившись туда, занимать достойное положение, не угрожая ее и Святослава положению на Руси. Он и появился на свет благодаря той битве: после нее моравская княгиня Святожизна бежала с сыном-отроком, Предславом, на Русь к Олегу Вещему. Тот принял ее и даже выдал за Предслава свою дочь Венцеславу, и в этом браке вскоре родился Олег Предславич.

Но город Плеснеск был все же не настолько велик, чтобы времени пути хватило для обстоятельных бесед. Вскоре гости приблизились к княжескому двору и въехали внутрь через широко распахнутые ворота.

– Едва ли Етон выйдет тебя встретить, – тихо сказал Эльге Мистина. – Он для этого слишком дряхл. Но если хочешь, я за ним схожу.

– Нет, не надо, – шепнула в ответ Эльга, пока Мистина помогал ей сойти с коня. – Иначе и впрямь люди подумают, я за него замуж выходить приехала!

В Етонову гридницу ее проводили бояре. Вот она вошла; просторное помещение с резными столбами, очагами на полу и широкими помостами вдоль дощатых стен весьма напоминало Олегову гридницу, доказывая единство истоков волынской руси и киевской.

Плеснецкий князь ждал знатных гостей, сгорбившись в резном кресле на возвышении, посередине длинной стены. Глянув на него, Эльга невольно вздрогнула. Рассказчики ничуть не преувеличили – ни уродливость его, ни дряхлость. Грубые черты крупного продолговатого лица со сломанным, почти расплющенным носом и в юности не были хороши, а теперь, в морщинах, с темными старческим пятнами, с мешками под угасшими глазами, в окружении тонких седых волос придавали Етону такой вид, словно он только что выполз из могилы. Где ему, прямо говоря, было самое место уже лет двадцать.

– Будь цела, княгиня киевская, – прошамкал он, когда бояре подвели Эльгу к возвышению и она остановилась в трех шагах от ступенек. – Я даже тебя поцелую, если ты поднимешься ко мне сюда. Ладно, не бойся, я пошутил, – добавил он, видя, как смешалась гостья, и явно радуясь ее смущению. – Ты ведь небось думаешь, что от моего поцелуя рассыплешься прахом.