Сокол над лесами

– Это сколько ж выйдет! – простонал Обаюн.

Он сам раз в несколько лет отвозил на киевские торги куниц и бобров и мог прикинуть, во сколько встанут выплаты за такую пропасть народу.

Подсчет урона растянулся за полночь. Лют и его приближенные принесли присягу, что сами хоронили убитых и точно знают, сколько их было. Кроме людей, в подсчет ущерба вошла скотина, одежда, оружие и прочее унесенное грабителями имущество. За три дальних заморских похода все отроки Перезвана обзавелись парой цветных кафтанов, поясами, шлемами, у половины были кольчуги и доспехи. К полуночи Обаюн, уже не скрываясь, мял ладонями лицо, будто тесто, пытаясь очнуться от этого дурного сна.

– Может, все-таки сыщем древлян этих, чтоб их трясца взяла! – восклицал Путислав.

– А сын мой! – Благожит встал и в отчаянии простер к Эльге руки. – Сын мой, соколик, неужто живот его не стоит ничего! Один он у меня был, как у тебя – этот! – Он кивнул на Святослава, который давно уже клевал носом, но спать не ложился. – Не пятьдесят у меня их! Один он был, и его лишился я через эту клятую войну! Неужели за него мне ни выкупа, ни утешенья не будет?

Мистина открыл было рот, собираясь напомнить, что за павших в сражении не платят, но Эльга движением руки остановила его.

– Поздно уже нынче. Устала я, – она поднялась из-за стола, наклонила голову и мягко улыбнулась Благожиту, прося о снисхождении к слабой жене. – Дозволь отдохнуть мне и дружине. О кровных наших чадах мы после с тобой потолкуем.

* * *

Хотимиричи отправились вниз по домам, оставив городец в распоряжении гостей. Головы гудели – вся эта встреча казалась сном, и скорее жутким, чем приятным. Подаренный кафтан Благожит в сердцах скомкал и зашвырнул в овраг под склоном городца – тот стоил дорого, но навлек на него позор и ущерб, о котором страшно было думать.

Назавтра старейшины хотимиричей пришли в городец снова и в той же обчине застали Мистину, Острогляда и кое-кого из их приближенных. Эльга в этот день не показывалась, оставаясь в другой обчине – княгиня отдыхает с дороги, как им было сказано. Мужчины продолжили разговор без нее, но веселее он не стал. Подсчитали точнее общий размер головничества – только за людей выходило тысяча двести сорок гривен. А это означало двадцать четыре тысячи восемьсот куниц. Если в бобрах, то вдвое больше. «У меня хоть один волос не седой уцелел?» – спрашивал Благожит Кариславу, когда вернулся домой. А ведь еще оставалась стоимость скота и прочего имущества.

– В три года не разочтемся, – говорил Благожит и привычно устремлял взгляд на чуров в углу.

Но уже понимал: чуры тут помочь бессильны. Богаты хотимиричи не были: не имея выходов на греческие, хазарские, баварские торги, они почти не знали серебра, имели очень мало бронзы, жены их лишь изредка получали две-три простых стеклянных бусинки, одноцветных, купленных в Киеве. У них имелись запасы местного железа, меда, кое-что из ценных мехов, приготовленных на киевский торг. Но даже отдав все это, они не покрыли бы и десятой доли возникшего долга. Через несколько дней, когда весь ужас случившегося полностью дошел до умов, Благожит трясся от ненависти, лишь подумав о Людомире и древлянах. Мало тому досталось! Ему бы на глазах у людей синим огнем сгореть и сквозь землю провалиться! Был бы князь волынский похоронен поблизости – Благожит пошел бы и плюнул на его могилу. Людомир принял у себя Коловея с его людьми, он послал их на Перезванец, получил от них добычу и преподнес часть ее Благожиту, чтобы заставить поневоле разделить вину и под угрозой войны с Киевом подчинить себе! Но что толку теперь было бранить себя старым глуподыром.

Кияне не хуже самого Благожита понимали, что такая выплата ему не под силу.

– Мы в один день все не требуем, – сказал ему Мистина. – По кунице с дыма… сколько у тебя дымов?

Благожит не мог ответить точно: ему не было нужды этого знать. Осенью и зимой он ходил в полюдье, взяв с собой ближайших родичей, останавливался в обчине каждой волости, пировал там с местными старейшинами, получал от них в дар ценные меха и мед, а от каждой молодухи и каждой роженицы – по отрезу льна на сорочку. Но сколько всего в каждой волости отдельных семейных изб – он не знал, ему и не требовалось.

– Года за три ведь соберем? – уточнил Мистина.

– Это ты что же… – Благожит нахмурился от мучительной боли в груди, – про дань толкуешь?

Мистина слегка развел руками:

– А иначе только людьми. Девками и отроками. Пересчитать? Но люди будут стоить как взятые на месте, а это по гривне на отрока, по две – за девку, и то если целая.

Один убитый отрок обошелся бы в сорок живых…

– Нет, нет, нет! – Благожит помотал головой. Затребуй он с каждой своей волости отроков и девок, это получилась бы тысяча человек! Это надо созывать общее вече, но ответ ясен – своих детей в челядь люди не отдадут. Не настолько еще захудали.