Сокол над лесами

– Деды бы вот как рассудили, – заговорила Карислава, видя, что муж поуспокоился, – ты прикажи, сказали бы, рать скликать, а тем временем вышли мужей верных и разумных русам навстречу. Пусть спросят: зачем пришел с ратной силой, зачем наши веси разоряет? Зачем мир порушил, богов не побоялся? Что бы ни ответил – а у тебя и войско уже будет.

– Сенокос вот-вот, люди косы вострят, – вздохнул Благожит. – Да делать нечего. Деды мудры, я от них иного и не ждал. Передам мудрой чади – как им поглянется. А отроков разошлем. Где Будимка?

Карислава не ответила, оставляя ему вспомнить самому. Благожит вспомнил и досадливо вздохнул.

– Скажу, чтобы с Лукомой вместе домой шел. Погулял, пора за дело приниматься.

* * *

Княжича Будимира отцовские посланцы – отроки Лоб и Лелёшка – обнаружили в укромном месте у реки. Искать им пришлось долго: окрестности своего зимнего обиталища они знали отлично, но привыкли видеть их в зимнем снеговом уборе. Теперь же, в пышной зелени поздней весны, все казалось новым и незнакомым. Они и не знали, что под старыми ивами есть песчаная полянка, где можно сидеть почти как в шалаше, наблюдая за рекой. Так и прошли бы мимо, если бы Будим сам им не свистнул.

– Чего здесь шныряете? – окликнул он приятелей, когда они в удивлении обернулись. – Не заблудились, звереныши? Летом не ваши здесь угодья.

Отчасти он был прав: после того как Велес затворяет волкам пасти, отрокам здесь было не место. Каждую зиму подростки Хотимировой волости проводили в лесу: дед Лукома обучал их приемам ловитвы, обращению с оружием, плетению тенет – на птицу, на зайца, на волка, – старинным песням и сказаниям, и той части ворожбы, что творится мужчинами. Рожь, к примеру, баба, а овес – мужик, и только мужи ведают, с каким приговором его сеять. И какое применение имеют твои порты, когда отправляешься сеять лен, и что при этом надлежит внутрь положить…

Сам Лукомир в лесу обитал круглый год, и при нем еще несколько человек – из тех, кто так или иначе не прижился в роду, был изгнан за какие-то провинности или сам сбежал. Но отроков он на лето распускал по домам: для них находилась работа при скотине и в лугах. Поэтому Лоб и Лелёшка, месяц спустя вопреки обычаю вернувшись в дедовы владения, чувствовали себя неловко, будто нарушители межей.

Оба они были родом из Хотимирля и состояли с князем в отдаленном родстве, как почти все тамошние жители. Лоб получил свое прозвание за худобу лица: смуглая кожа так плотно обтянула кости, что выпуклый лоб и скулы наводили на мысль о черепе. Очень худой – все уходило в рост, – он, однако, выражение лица имел приветливое и кроткое. Родители его умерли рано, вырастили Лба дед с бабкой; в лес они его отпускали неохотно, только ради обычая, да и он неохотно покидал их, зная, как нужна им его помощь по хозяйству.

Второй отрок, Лелёшка, был, напротив, весьма миловиден. Свежее лицо с мягкими чертами, ягодный румянец, густые светлые кудри, красиво лежащие на белом лбу – все в нем дышало юным здоровьем, будто он впитал все те благопожелания, которыми младенца женская родня осыпает от первых мгновений на этом свете. И женской родни у него было много, но баловство он презирал, больше всего боялся прослыть «мамкиным неженкой», поэтому в лесу время проводил охотнее, а дома бывал строптив и задирист. Мать не могла дождаться, когда придет пора его женить, в надежде, что остепенится.

Возле Будима на песке лежали в рядок пять подстреленных селезней. При появлении двоих отроков в камыши уплыла утка, за ней потянулись вереницей пять-шесть бурых пушистых комочков: вывелись утята.

– Мы за тобой, – отозвался Лелёшка, подходя к Будиму.

– Князь прислал, – дополнил Лоб. – Непременно, сказал, чтобы нынче же был в Хотимирле.

Будим, сидя на песке, молча от них отвернулся. Приятели уселись рядом. Они были старше его: Лелёшке сравнялось пятнадцать, а Лбу шестнадцать. Однако Будим верховодил среди ровесников не только благодаря знатному роду и будущему княжескому званию. Был он упрям, честолюбив и решителен; глухая, скрытая склонность к своеволию и мятежу и пугала, и притягивала к нему. Отроков посылают в лес, чтобы отбесились, пока молоды. Но Будиму и здесь чего-то не хватало.

– Ты слыхал уже, что творится? – возбужденно заговорил Лелёшка. – Святослав киевский на нас войной идет! Все волости по Припяти уже разорил, огнем пожег, людей побил!

– Всех стариков собрали, – подхватил Лоб, длинными худыми руками обхватив поджатые такие же длинные и худые ноги. – Со всей волости, и хочет твой отец ко всем послать, кто дальше на полудень и на заход живет. Кто на Припяти в низах – те сами знают.

– Надо гонцов посылать, рать собирать! Князь старейшин на совет созвал, но я так слышал, сражаться желает.

– А чего же еще? – Будим повернулся к ним.

– Ну, бабка говорила… – Лоб повел плечом, – может, если Киев дани хочет… если легкой, то…

– Пусть выкусит! – Будим знаком изобразил то, что Киев получил бы от него вместо дани. – Дань ему! Может, баб в повозку запрячь, а девицами нагрузить?