Сокол над лесами

Но вот показались первые заставы того света – могильные насыпи старых волхвов и ведуний. Умерших в Невидье не хоронят на общих родовых жальниках. Бывает, что «знающий» уж слишком силен, его и собственные родичи боятся – тогда здесь ему и упокоиться. А иной раз волхв сам велит и в землю его не класть, а поместить тело на дерево или в избушку на лапах. Такой была Лютица – давних лет волхва, умевшая превращаться в волчицу. Хранительниц древнего наследия, подобных ей, называют «вешча». Рассказывают, что искусство их идет еще с тех времен, когда не мужи, а жены правили в родах человеческих и родство считали по матери, а не по отцу. Пока жива была Лютица-вешча, и князья не смели ничего решать без ее совета. Но давно это было – сама Толкун-Баба видела ее лишь будучи маленькой девочкой. Но до сих пор хранила в тайном месте, в берестяной коробке и шелковом лоскуте, длинный серый волос – от шкуры жены-волчицы. Устроенная в тайном месте домовинка ее давно разрушилась, кости вросли в землю, а дух ее, на незримых волчьих лапах носящийся по родным лесам, видели или чуяли многие.

Между могил снова появилась тропка – здесь уж лучше не блуждать, а идти строго к цели. Показался высокий тын – последняя граница. Перед воротами широкая полоса земли была усыпана золой из погребальных костров, обозначая зримый берег Огненной реки. Каждый раз, как приходится кого хоронить, Толкун-Баба с ее дочерьми отправляются на жальник, а после забирают немного золы и угля. На другой день, когда кострище остынет, Толкун-Баба придет снова, помелом своим сметет полусгоревшие кости, ссыплет в ступу, растолчет, соберет в сосуд и отдаст родичам для погребения. Если не приготовить как следует мертвое для возвращения в мать сыру землю, трудно ему будет вновь на белый свет народиться. Оттого и почет такой Толкун-Бабе – служа смерти, она служит и жизни, помогая умершим вернуться. Трудами ее не скудеет род человеческий. Но оттого и страх такой перед ее помелом или пестом – прикоснись она ими к живому человеку, не прошедшему краду, – и в скором времени быть ему на краде.

У края полосы Карислава остановилась. Поверх старой, побуревшей, прибитой дождями корке золы ясно выделялись несколько горстей свежей, серо-белой, с черными мелкими угольками. Это зола с крады Будима… Семь дней назад лежал он, головой на закат, в красивой свадебной сряде, с новой шапкой под головой, с красным поясом, с венком жениха на груди. В прошлые зимы Карислава сама готовила для сестрича-пасынка одежду на свадьбу – ткала пояса, вышивала сорочки, отделывала свиту. Невесту ему к четырнадцати годам не подыскали, но сколько было об этом говорено на зимних попрядах… Первый жених в роду – княжий сын, сокол ясный.

Но на краду он отправился не один. На смертном ложе, как на брачном, лежала с ним юная дева – Вострёна, Ходунова дочь, Горынина внучка. Худо молодому уходить в Навь, не получив всей своей земной доли – будет возвращаться. Потому для отроков и дев справляют «мертвую свадьбу» – находят жениха или невесту, плетут венки, поют свадебные песни. Но теперь не Хотимировы веки – и жена-то редко когда немедленно уходит вслед за мужем. Однако, когда кинули клич по округе, не желает ли какая дева стать женой княжича в посмертии, одна нашлась. Ведь это почетная доля – уйти «к дедам» вдвоем с княжьим сыном, ясным соколом, и быть его супругой в звездном доме. Даже мать с отцом не стали деву удерживать. Сама Толкун-Баба напоила ее отваром тайных трав и накинула петлю на шею. Как красивы они были, жених и невеста, сокол с лебедушкой, лежащие рядом на ложе, с пышными венками, под шитым свадебным рушником, с украшенным караваем в головах. Весной нельзя было достать сорока снопов, нужных по обычаю, и ложе соорудили из травы, лишь посыпали сверху ржаной соломой из прошлогоднего Велесова снопа. И хотя прожила Вострёна на белом свете всего тринадцать лет, надолго уважительная память о ней в роду останется…

Вздохнув, Карислава коснулась золы кончиками пальцев, провела по лицу, нанося на себя знак принадлежности к Закрадному миру. Иначе не впустит ее Навь, не признает за свою. Угольки скрипели под ногами. Только если она пройдет через краду, Навь пропустит ее за ворота.

На серых бревнах тына виднелась резьба в виде змеиной чешуи: Навь – Змеево владение. За долгие годы ветра и дожди сгладили резьбу, но Карислава, привыкшая к ней, хорошо видела и чешуинки, и глаз Змея возле самых ворот. Остановилась, постучала.

– Кто там такой? – тут же откликнулся из-за тына суровый женский голос. – Человек живой, зверь лютой, дух лесной?

– Это я, Карислава, Истимирова дочь, Благожитова княгиня. Прошу Толкун-Бабу повидаться со мной.

– Нет ли с тобой кого?

– Я одна, – Карислава удивилась. – Кто же со мной пойдет?

Послышался стук засова, створка слегка приоткрылась. В щели показалась берестяная личина. Одетая в серую свиту из грубой шерсти и серую же рубаху небеленого льна, чернавка держала в руках топор на длинной рукояти.